Не так давно в издательстве «Новое литературное обозрение» в рамках новой серии «Гендерные исследования» была выпущена коллективная монография Натальи Пушкаревой, Анны Беловой и Натальи Мицюк. Книга посвящена эволюции представлений о женской сексуальности в России на протяжении XI–ХХ веков и описывает повседневность разных социальных групп на материале множества документов, среди которых воспоминания благородных девиц, церковные сборники наказаний (епитимий) медицинские формуляров российских родильных домов, материалы судебных дел и многие другие. Мы публикуем главу, посвященную практикам «обожания» девочек-подростков, который представляли собой важный этап в сексуальном развитии женщин того времени.

В сексуальном развитии девочек нередко присутствовали однополые влечения в пубертатном возрасте. Впервые на существование данного феномена указывали врачи, изучавшие половую жизнь населения дореволюционной России. Однако их публикации имели узкопрофессиональный характер. В начале XX века большой резонанс возымели произведения известного отечественного философа В.В. Розанова, в которых он, пожалуй, впервые столь открыто повествовал об однополых влечениях. Его работа «Люди лунного света», опубликованная в 1911 году, была воспринята с большой растерянностью, а затем и с критикой. Среди зарубежных исследований, посвященных половым девиациям, в России в начале XX века самыми популярными были работы А. Фореля и Р. Крафт-Эбинга [80]. В настоящее время теоретиками «квир-идентичности» на Западе, исследующими феномен женской гомосексуальности, являются Тереза де Лауретис, И.К. Сэджвик, Э. Гросс [81]. Л. Фадерман изучала проявления женской романтичной дружбы и любви в истории [82]. Среди современных отечественных исследований исключительными по характеру раскрытых тем являются труды И.С. Кона. В большинстве случаев он рассматривал исторические примеры мужской однополой привязанности (гомосексуальные отношения в стенах учебных заведениях). И. Кон также высказал предположение о присутствии лесбийских отношений между девочками, помещенными в закрытые или полузакрытые учебные заведения индустриальной России [83]. Другой отечественный исследователь, филолог А.Ф. Белоусов, в предисловии к сборнику мемуаров институток сделал акцент на существование в среде учениц практик «обожания», которые он отнес к особому роду дружбы, «пронизанной разнообразной обрядностью» [84]. В уникальной работе английского историка Дана Хили о гомосексуальном влечении в революционной России в главе, посвященной однополым связям между женщинами, феномен «обожательства» институток и гимназисток обойден вниманием. Автор остановился лишь на проявлениях лесбийских отношений в публичных домах и в среде интеллектуального бомонда [85]. Лори Эссиг провела исследование повседневности людей с «нетрадиционной ориентацией» в постсоветской России [86]. Российская исследовательница О. Жук впервые обратила внимание на лесбийскую культуру начала XX века [87]. Темы однополой привязанности касалась философ И. Жеребкина, исследуя женскую сексуальную культуру на рубеже XIXXX веков [88]. О. Жук, И. Жеребкина ограничили предмет исследования литературным бомондом Серебряного века, подростковая половая девиация не являлась предметом их изучения. Культуролог С. Б. Борисов, изучавший антропологию советского девичества, отмечал присутствие в сексуальной инициации девочек «форм эротически окрашенной межполовой коммуникации» [89].

Каковы же причины существования однополой привязанности в девичьей культуре дореволюционной России? Если для эпатажных дам Серебряного века (З. Гиппиус, Л. Зиновьева-Аннибал, М. Цветаева, А. Ахматова, С. Парнок, А. Евреинова, П. Соловьева) нетрадиционное поведение в сексуальной сфере являлось способом самовыражения, олицетворявшим свободу женщин, в том числе в выборе партнера, то для юных дворянок, принадлежавших к чопорному XIX веку, подобные отношения имели иное смысловое содержание. Классическое объяснение отклонений в развитии детской сексуальности представлено в работах теоретиков психоанализа. З. Фрейд в известном исследовании «Три очерка по теории сексуальности» в качестве важнейших причин возникновения однополой привязанности в пубертате называл недоступность «нормального полового объекта» и подражательское поведение. Между тем Фрейд полагал, что подобные проявления редки, в связи с чем он относил их к «случайно инвертированным» представителям [90].

Современный немецкий философ, психоаналитик Ева Полюда, изучая подростковый возраст женщины, была убеждена, что интимные отношения между подругами в девичестве — типичное проявление их психосексуального созревания. В этот период (она датировала его шестнадцатилетием), по мнению исследовательницы, девочка изолирует себя от окружающей среды, чтобы «оплакать утрату детства и создать себе переходный мир и эротическую замену» [91] (прежним эротическим объектом, с точки зрения психоаналитической теории, являлись родители). При этом «подруга» служит объектом и средством для раскрытия собственной сексуальности. То есть, по мнению Е. Полюды, однополые эксперименты девочек — это не столько результат «случайной инвертированности», на что указывал З. Фрейд, сколько естественный процесс женского полового созревания.

Ранее об этом же писала Симона де Бовуар в ставшей классической работе «Второй пол». Она полагала, что лесбийские наклонности присутствуют у подавляющего большинства девочек-подростков. Главное их содержание, по мнению философа, кроется в том, чтобы девочки могли «вырваться из–под материнской опеки и познать мир, в частности мир секса» [92]. Социолог Н. Чодороу также относила бисексуальные колебания в подростковом возрасте к нормальному сексуальному развитию. Возникновение этих колебаний она обусловливала нерешительностью насчет относительной важности женщин (матери/подруг) и мужчин (отца/мальчиков). По мнению исследовательницы, поздний подростковый возраст для большинства девочек — «это время разрешения амбивалентности в пользу гетеросексуальности» [93].

Табуирование любых вопросов, связанных с сутью сексуальных отношений, ограничение общения девочек-дворянок второй половины XIX века с мужчинами на фоне полового созревания приводило к тому, что в условиях закрытых и полузакрытых учебных заведений их влечение проецировалось на представительниц своего же пола. Стремления к самоутверждению, осознанию себя как личности, актуализированные пубертатным возрастом, невозможно было реализовать без помощи Другого. Потребность в признании, в том числе телесном, приводила к поиску «сердечной подруги», так как общество мужчин юным аристократкам было недоступно. Весьма точно описание девичьих «обожаний» было дано в одном из женских дневников начала XX века. Вспоминая о пережитых чувствах, уже взрослая женщина называла эти отношения «воображением», «предчувствием любви» [94]. Автор этих строк осознавала эротический, глубоко интимный подтекст своей привязанности, однако не считала ее противоестественной и неприличной. Она придавала ей значение своеобразной тренировки перед настоящим испытанием чувств.

Художественная и мемуарная литература начала XX века, многочисленные дневники, принадлежавшие как известным, так и заурядным дворянкам второй половины XIX — начала XX века, демонстрируют широкое распространение однополых влечений между девочками-подростками. Феномен ученического «обожания», «романтической дружбы», «дружбы-любви» нашел отражение в автобиографических повестях Лидии Чарской («Записки институтки», «Белые пелеринки», «Приютки», «Тайны института», «Гимназистки») и Надежды Лухмановой («Институтки», «Девочки»).

Одна из самых читаемых детских писательниц в России начала XX века Лидия Чарская в произведении «Записки гимназистки» (1901) в главе «…Тайна Нины…» описала существовавшую среди институток традицию выбирать себе «душек», которых необходимо было всячески «обожать» и «ублажать». Суть этих отношений была передана в диалоге главной героини Галочки и бывалой ученицы Нины: «Видишь ли, Галочка, у нас ученицы младших классов называются „младшими“, а те, которые в последних классах, — это „старшие“. Мы, младшие, „обожаем“ старших. Это уже так принято у нас в институте. Каждая из младших выбирает себе „душку“, подходит к ней здороваться по утрам, гуляет по праздникам с ней в зале, угощает конфетами и знакомит со своими родными во время приема, когда допускают родных на свидание. Вензель „душки“ вырезывается перочинным ножом на „тируаре“ (пюпитре), а некоторые выцарапывают его булавкой на руке или пишут чернилами ее номер, потому что каждая из нас в институте записана под известным номером. А иногда имя „душки“ пишется на стенах и окнах…» [95]. Сложно однозначно трактовать феномен «обожания», однако по многим своим проявлениям он напоминал любовные ухаживания. Неспроста, характеризуя эти отношения, бывшая гимназистка называла их «дружба-любовь» [96]. Ухаживания сопровождались определенной фетишизацией объекта обожания, доходившей до мазохистских истязаний (речь идет о процедуре «выцарапывания» имени возлюбленной подруги у себя на теле).

Согласно описаниям Л. Чарской, «обожание» практиковалось между девочками разных классов: «младшими», которым было в среднем двенадцать лет, и «старшими», чей возраст не превышал восемнадцати лет. Это именно тот физиологический период, когда, по мнению З. Фрейда, происходило становление зрелых сексуальных отношений (пятая стадия, она же генитальная, психосексуального развития ребенка) [97]. Подобное сексуальное поведение учениц объяснялось ограниченностью общения с представителями мужского пола, а также присутствием подражания в девичьих отношениях. Героиня повести подчеркивает, что у них сложилась традиция («так принято»). Все та же психоаналитическая теория гласит, что при выборе партнера женщина нередко ориентируется на тип мужчин или женщин с определенными доминирующими чертами. Это может быть развитая мужественность, сила, авторитет, красота, интеллект, финансовая независимость. В соответствии с гендерными особенностями женской психики объектом для обожания младших девочек, как правило, становились те, кто обладал определенной долей доминирования. К ним относились более взрослые девочки, а значит, более опытные в жизненных вопросах. Старшая девушка рассматривалась как идол, в преклонении перед ней отражалась нацеленность младшей на будущее, желание соответствовать объекту своего обожания.

Наблюдалась и другая картина, описанная в женских дневниках, сердечные отношения завязывались между разными типами девочек — с доминированием фемининных или маскулинных черт. Гимназистка Оля Еремина, откровенно повествуя о своей влюбленности в ученицу Иловайскую, указывала на желание стать мужчиной: «Когда я смотрю на нее, я желаю быть мужчиной, чтобы иметь право поцеловать ей руку» [98]. Философ В.В. Розанов, занимавшийся проблемами пола, уловил эту современную для него тенденцию: «Самка ищет самку; в первой самке, значит, соприсутствует и самец: но пока он так слаб еще, едва рожден, что совершенно связывается остатками самки, угасающею самкою; которая, однако, тоже связана вновь народившимся здесь самцом… Волосы растут дурно, некрасивы, и она их стрижет: коса не заплетается; нет девицы, а какой-то парень. Где здесь вечная женственность?» [99]

Большую роль в выборе объекта «обожания» играли не столько личностные качества учениц, сколько конкретные телесные признаки, которым придавалось значение сексуальных черт: красивые глаза, волосы, улыбка, статность, грудь, руки, плечи, кожа. «Идти к Кити, видать ее вблизи! О, это было неописуемое счастье… Она поцеловала меня и сказала: „Мерси“… Щеки Кити были такие мягкие, что нельзя описать… Я впилась в Кити глазами. Еще никогда не приходилось мне так близко видеть ее. Прямой длинный нос, огромные карие глаза… Я не видела ничего, кроме этого лица, ничего не слышала, кроме Китиных слов», — писала юная гимназистка [100]. Любование телесной красотой приносило огромное удовольствие девочкам и способствовало развитию у них сексуальных желаний. «Каждое ее движение, слово, жест, каждая мелочь ее лица, фигуры мне так дороги. Я люблю ее недостатки, ее всю со всеми хорошими и нехорошими чертами», — сообщала в дневнике гимназистка [101]. Они признавались в возникновении «странных ощущений» — учащенного биения сердца, замирания, покраснения, жара и пр. [102] В.В. Розанов, описывая новый тип девушек, так характеризовал проявление однополых влечений: «„Она“ волнуется между своим полом, бросает страстные взгляды, горячится, чувствует себя разгоряченною около женщин, девушек. Косы их, руки их, — шея их… и, увы, невидимые перси…» [103]

Обожательские отношения предполагали проявление конкретных ухаживаний: романтические признания, ежедневные восхищения и даже совершение «героических поступков» в знак своей привязанности: «Для „душки“, чтобы быть достойной ходить с ней, нужно сделать что-нибудь особенное, совершить, например, какой-нибудь подвиг: или сбегать ночью на церковную паперть, или съесть большой кусок мела, — да мало ли чем можно проявить свою стойкость и смелость» [104]. Откровения Нины, героини «Записок институтки», о своем первом обожании мало чем отличались от рассказов о первой влюбленности. К тому же нередко она употребляла недвусмысленные термины в отношении подруги — «люблю», «ревную», «целую». Все это вновь и вновь говорит в пользу существования романтической сексуальной связи между девочками-подростками.

Еще одна известная писательница начала XX века Анастасия Вербицкая в своих воспоминаниях достаточно откровенно описала однополые чувства девочек, находившихся в стенах учебных заведений. Она рассказывала о том, как у нее появилась «обожательница» — пятнадцатилетняя девушка из третьего класса. Описанные переживания не лишены сексуального подтекста: «Мы не знакомы. Она всегда старается попадаться мне на дороге и следит за мной темными глазами. Я волнуюсь, кровь бросает мне в лицо… „Красавица!“, „Богиня!“ — шепчет она иногда мне вслед… А у меня бьется сердце…» [105] А. Вербицкая рассказывала, что знакомство «обожательниц» было символично обставлено, девочки следовали определенному ритуалу: ученица, желавшая близости общения, на утренней молитве подавала выбранной «подруге» свечку с живыми цветами и белой лентой. Эта деталь еще раз подтверждает характер традиционно сложившихся отношений, которые характеризовались вполне конкретными действиями. Дальнейшие свои отношения с «обожательницей» Вербицкая описывала так, словно речь шла о мужчине: «После двух-трех робких поцелуев с ее стороны и первых банальных фраз нам уже не о чем говорить… Вот уже третий день как мы встречаемся и все молчим… По правде сказать, мне еще приятно, что эта сильная, здоровая девушка дрожит и робеет передо мной. Но разочарование уже холодком веет в душу… Под первым предлогом я разрываю… Ее слезы и отчаяние меня не трогают. Она требует объяснений» [106]. Писательница повествовала о силе сексуальных влечений, непреодолимой половой притягательности, переживаемых девочками: «Она сторожит меня в коридорах… Я бледнею и краснею, встречая этот взгляд… Я страдаю, если она целует других нарочно… Это настоящая страсть, настоящая ревность… Ах, как интересно любить издали! Ревновать, надеяться, ожидать, грезить! Лишь бы издали» [107].

Эпизоды обожательских отношений представлены практически во всех девичьих дневниках, посвященных годам, проведенным в женских учебных заведениях (институтах, пансионах, гимназиях) [108].

Мемуаристка, писательница Елизавета Николаевна Водовозова в автобиографических воспоминаниях «На заре жизни» в главе «Жизнь институток» также заостряет внимание на присутствии «традиционного обожания» в жизни учениц. Данную практику она сравнивала с «карикатурой на настоящую любовь», добавляя, что она имела пародийный, нелепый и дикий характер [109]. По свидетельству Водовозовой, предметом обожания выступали старшие воспитанницы, воспитательницы, учителя, священники. Мемуаристка указывала на то, что среди девочек-обожательниц существовали чрезвычайно «отчаянные», которые «вырезали перочинным ножом инициалы обожаемого предмета» [110].

Тринадцатилетняя Оля Сваричовская посвятила институтскому обожанию целую главу своего дневника. Она указывала на то, что с этим явлением она не сталкивалась в гимназии, впервые испытав «обожание» в институте. Девочка, находясь в пубертатном возрасте, не осознавала того, что с ней происходит. Она описывала вдруг охватившее ее страстное чувство первой любви — «любви к Кити» [111]. Юная Оля рассказывала о том, что значительное место в отношениях занимало соперничество. Среди претенденток-обожательниц непременно появлялись две, а то и три, из которых необходимо было выбирать. Девочки невероятно переживали по поводу принятого решения, так как зачастую им было сложно разобраться в своих чувствах. Они не отдавали себе отчета в том, какой критерий для них наиболее важен в претендентках: красота или душевная близость. К тому же после сделанного выбора считалось предосудительным общаться с бывшими претендентками. А. Вербицкая повествовала о тяжести выбора. О том же писала В.П. Багриновская: «На мою любовь были две претендентки — Саблина и Пономарева. Соня Саблина была прелестное существо. Невысокая, черноволосая, с большими серыми глазами. Она в 15 лет была барышней, а не девочкой… До сих пор вспоминаю, как эти романтические девочки предложили мне выбрать одну из двух, и я, вопреки голосу сердца, бросилась в объятия Пономаревой. Но ничего из этого не вышло, говорить мне было с ней не о чем, и я отстранилась и от нее, и от Сони, усердно занялась уроками» [112]. О страстной влюбленности в двух девочек и невозможности сделать выбор писала юная гимназистка Вера Варсанофьева: «Знаю, как страстно, пылко, безумно и нежно люблю Елену Александровну; знаю, что наша любовь с Александрой Николаевной взаимна, что она называет в классе „своим утешением“» [113].

Весьма точное название ухаживаниям гимназисток дала В.П. Багриновская в своих воспоминаниях: «Кроме дружбы, хорошей, товарищеской дружбы, соединяющей людей одного направления, появилась дружба-любовь. Там и здесь две девочки страстно привязывались друг к другу, вместе ходили, вместе учили уроки, часто целовались, горько плакали при ссорах и ревновали друг друга к другим девочкам…» [114] Для нее отношения между девочками представлялись чем-то средним между обычной дружбой и страстной любовью. Другая гимназистка называла их «необъяснимыми»: «…я люблю ее, нет, это даже не любовь, а что-то необъяснимое» [115]. Ревность, страсть, глубокие переживания, трепетные ухаживания, интимная переписка — все это было характерно для девичьих отношений. В качестве иллюстрации — послание обожательницы: «Катя, дорогая моя, будем как были прежде, считай меня своим другом, чем хочешь, потому что я люблю тебя. Ты не такая, как А. Я в ней очень ошиблась. Дорогая, бесценная моя, меня так обрадовало твое письмо! Скажи, скажи на словах мне, любишь ли ты меня больше, чем А.? Да?!» [116] Сила чувств была такова, что в дневниках девочки откровенно сравнивали возникшую «любовь» с «сумасшествием».

Еще один сюжет из юности знаменитостей. Анна Горенко (Ахматова) в гимназические годы познакомилась с Валей Тюльпановой (Срезневской). Они оставались близкими подругами на протяжении всей жизни. Начало их дружбы имело характер романтичной привязанности, о чем позже вспоминала Анна Ахматова [117].

Итак, в феномене обожания слились воедино трепетная дружба и эротические влечения. С одной стороны, девочки писали о взаимопомощи, о преданности, но с другой — о жарких поцелуях, о телесной красоте, ласке, ревности, болезненных, «никогда не испытываемых» чувствах. Очевидно, они осознавали определенную «ненормальность» своих отношений, в связи с этим скрывали их от учителей, наставниц и родных. Но в то же время свои «ухаживания», пылкие признания в любви девочки подробно описывали на страницах собственных дневников, не опасаясь того, что кто-нибудь станет случайным свидетелем их откровенных строк. Это свидетельствовало в пользу терпимого отношения общества к подобным проявлениям девичьих чувств.

Любопытны размышления Ж. Пастернак, находившейся уже в преклонном возрасте (1990-е), о ее девичьих опытах «пылкой дружбы» в стенах учебного заведения дореволюционной России. Эти отношения она называла «лесбийской любовью», хотя полагала, что подобные проявления встречались не так часто, как на Западе: «Не думаю, что лесбийская любовь была тогда распространена в России. Как это было, например, во Франции. Попробуй найти современный французский роман, в котором школьница или школьная учительница не пытается лечь в постель со своей подругой или ученицей! Ни в русской литературе, ни в русской жизни ничего подобного не было в помине» [118]. Между тем она признавалась, что в своих сексуальных фантазиях в возрасте раннего пубертата представляла как мальчиков, так и взрослых женщин. Ж. Пастернак рассказывала о своих пылких чувствах к учительнице: «Я была влюблена во фройляйн Хеннингс, грезила ей и трепетала в ее присутствии. Я страдала, томилась и упивалась теми мгновениями, когда она смотрела на меня» [119].

Интимные отношения между подругами имели различные проявления. Они могли выражаться в сильной духовной привязанности, нередко сопровождались телесными практиками (поцелуи, объятия, демонстрация тела, ощупывание). Однако при наличии телесных (плотских) проявлений они никогда не приобретали характер откровенных интимных (сексуальных) отношений. Эту особенность подметили исследователи феномена лесбийских отношений. В частности, Л. Фадерман в книге «Исключать мужскую любовь: романтическая дружба и любовь между женщинами с эпохи Ренессанса до наших дней» [120] пришла к выводу, что любовные отношения между женщинами не всегда выражались в сексуальных терминах. Она полагала, что на протяжении длительного периода романтические чувства между женщинами вообще были за рамками сексуального контекста.

Возникавшая однополая привязанность между девочками, несмотря на страстные проявления, имела платонический характер. Ни в одном из описанных «обожаний» не удалось встретить намека на конкретные эротические желания. Это, конечно, не означает, что девочки не переживали состояния возбуждения. Однако в абсолютном большинстве случаев эти позывы имели бессознательный характер, они не догадывались о том, что с ними происходит. Апофеозом телесных отношений становился поцелуй. Весь смысл «обожания» состоял в преклонении перед личностью подруги. Основное содержание «обожательского союза» выражалось в совместной деятельности: беседах, размышлениях, изучении учебных предметов, переписке, душевных разговорах, поддержке друг друга. Петербургский врач Борис Ильич Бентовин отмечал особый «идеальный» характер институтского обожания. В своей научной работе, посвященной столичным борделям и их обитательницам, он достаточно смело сравнивал лесбийские отношения между проститутками с феноменом обожательства гимназисток: «Среди проституток очень распространено обожание подруг. Это в своей основе то же самое явление, которое замечается в женских гимназиях… Но чаще на фоне развращающей обстановки это идеальное чувство принимает затем характер лесбиянства» [121]. Врач условно разграничил данные явления. Если обожательство в его представлении — это «идеальное чувство», то однополые связи между проститутками, подразумевающие плотские отношения, — девиация. Выше я приводила отрывок из девичьего дневника, где автор описывала, как осуществлялся выбор между «старшими» и «младшими» в женских гимназиях. Практически о том же писал врач, характеризуя отношения в публичных домах: «Так, обычно очень юные, только начинающие свою деятельность проститутки влюбляются в более солидных и опытных подруг, поселяясь вместе… Старшая посвящает младшую во все особенности и уловки промысла, а в критическую минуту оказывает ей серьезную, энергичную поддержку… Так живут и обожающая с обожаемой, как бы дополняя друг друга и принося друг другу известные выгоды» [122]. Свидетельства, приводимые Б.И. Бентовиным, — яркое доказательство схожести в проявлении однополых влечений как в институтском пространстве, так и в условиях борделя.

Девичье «обожание» по сути своей приближалось к образцу высокой любви между женщинами, воспетой еще древнегреческой поэтессой Сапфо. Лирические героини «десятой музы» много говорят о сильных чувствах к представительницам своего пола, однако избегают описания откровенных половых контактов. Если ориентироваться на исследователей античной цивилизации, то романтические связи между девушками, входившими в «дом служительниц муз» Сапфо, имели много схожих черт с рассматриваемым «обожательством» институток и гимназисток в России. Андре Боннар в известной работе «История греческой цивилизации», Ганс Лихт в книге «Сексуальная жизнь в Древней Греции» отношения между ученицами лесбосской поэтессы называли «горячей дружбой» [123]. Младшие девушки из школы («музея») Сапфо адресовали свои чувства к старшим, а те отвечали им взаимностью и помогали в изучении наук и искусств [124]. В стихах поэтессы к ученицам также прослеживается сходство с текстами писем гимназисток дореволюционной России, в которых они излагали свои чувства (употребляли одинаковые сравнения и обороты в отношении возлюбленных; выражали восхищение внешней красотой, походкой; признавались в желании быть рядом; описывали волнение, охватывавшее при лицезрении объекта любви, чувство ревности; жаловались на тяжесть выбора спутницы).

Следует заметить и еще одну особенность — спокойное отношение общества к подобным проявлениям детской сексуальности. Лесбийские отношения учениц или намеки на них не вызывали осуждения окружающих. Сложно представить, что учительницы, наставницы, сами вышедшие из закрытых или полузакрытых учебных заведений, не догадывались о существовании подобных взаимоотношений между их подопечными. Кроме того, нужно учитывать и то, что произведения и автобиографии Л. Чарской, Н. Лухмановой, А. Вербицкой, в которых они описывали практики «обожания» учениц, были рассчитаны на массового читателя, среди которых большая часть — дети и подростки. Е.Н. Водовозова сообщала, что институтки охотно делились со своими родителями о том, кого они «обожают», «сколько раз в неделю» им удалось встретить «обожаемый предмет» [125]. Она добавляла, что классные дамы никогда не наказывали их за сам факт «обожания», а только за нарушение дисциплины. Женщины-авторы без тени смущения повествовали об интимных отношениях между девочками, очевидно, не видя в этом ничего предосудительного. Основная причина состояла как раз-таки в отсутствии сексуального (плотского) подтекста в этих отношениях.

Л. Фадерман, изучавшая феномен однополой женской влюбленности в истории, пришла к выводу, что только в наши дни общество стало видеть иной подтекст в романтической дружбе между женщинами. Она полагала, что в традиционных обществах женщины воспринимались как существа асексуальные, а значит, и отношения между ними, даже самые близкие, являлись проявлением их духовности и чувствительности. С эмансипацией женщин в конце XIX века, по мнению исследовательницы, социальная терпимость к однополой влюбленности закончилась. Мужчины стали видеть в этих отношениях подрыв традиционных представлений о женской сексуальности, поэтому в данный период на Западе лесбийские связи стали рассматриваться как патология и опасное социальное явление [126]. В России в начале XX века российское общество продолжало спокойно смотреть на однополую влюбленность публичных женщин, в то время как гомоэротические связи мужчин жестоко осуждались. Лесбийские отношения, распространенные в среде эпатажных представительниц Серебряного века, фактически были легализованы в дореволюционные годы. М.И. Цветаева воспевала однополую любовь, считая ее наиболее возвышенной и одухотворенной [127]. Однополые связи были характерны не только для творческого бомонда. С либерализацией страны, раскрепощением общества в сексуальной сфере все чаще они встречались среди обычных горожанок*. Женская бисексуальность не подвергалась критике, очевидно, по той причине, что ее не причисляли к разряду перверсий.

Если говорить о девочках-подростках, то однополая привязанность среди них была непродолжительной. Достигая рубежа полового созревания, их интерес к представительницам своего пола исчезал, а реверсии, как правило, не происходило. Чем объяснялся этот характер поведения?

М.И. Цветаева, очевидно пережившая подобные чувства, раскрывала свое видение этого противоречивого поведения женщин в «Письме к Амазонке». Она искренне считала, что достаточно часто («нормальный, естественный и жизненный случай») девушка «боится мужчины», поэтому изначально идет к женщине. Но, так же как и большинство девушек того времени, она понимала, что всей душой хочет быть матерью, мечтает о ребенке («женском хлебе насущном»). Ей принадлежат строки «Как хотелось бы иметь ребенка — но не от мужчины! Как хотелось бы ребенка — но только моего!» [128] Она полагала, что единственным досадным недоразумением лесбийских отношений является зов природы — инстинкт материнства, который в конечном счете приводил к разрыву влюбленных. М. Цветаева писала: «Ребенок: единственная уязвимость, рушащая все дело. Единственное, что спасает дело мужчины. И человечества» [129]. В итоге желание породить на свет новое существо, по мнению русской поэтессы, толкало юную женщину в объятия к своему «врагу» — мужчине**.

С помощью «сердечных подруг» девочки, в отсутствие представителей противоположного пола, обретали собственную гендерную идентичность, бессознательно развивая свою сексуальность и чувственность. К. Хорни полагала, что гомосексуальные влечения у девочек могут быть как сознательными, так и неосознанными [130]. Изучение обожательских отношений между девочками-подростками во второй половине XIX — начале XX века в России убедительно доказывает, что по большей части они носили бессознательный характер, то есть их участницы не чувствовали сексуального подтекста в своей дружбе. Обожательские отношения исчерпывались к шестнадцативосемнадцати годам. Для будущего самоутверждения нужен был другой объект, более недоступный и более непонятный. Представительницы своего пола мало подходили на эту роль, так как становились неинтересными для преклонения. В дальнейшем только Другой в лице непонятного и недосягаемого мужчины мог занять это место, так как его образ обещал более захватывающие, страстные отношения. К тому же в обществе, где доминировал мужчина, потребность в самоутверждении через мужское признание была особенно актуальной. З. Фрейд считал такое поведение вполне естественным. Он отмечал, что влечение, возникающее к представителям своего же пола в период до полового созревания, как правило, совершенно исчезает в дальнейшей половой жизни, «составляя отдельный эпизод на пути нормального развития» [131]. Впоследствии девочки, так страстно описывавшие отношения с подругами, имели связи исключительно гетеросексуального характера. Изучение их биографий свидетельствует в пользу отсутствия бисексуального поведения в будущем.

Примечания

*В качестве яркой иллюстрации — переписка Дуван Марии Яковлевны (ЦХД после 1917. ЦГАМ. Ф. 178. Оп. 1. Д. 33).

**«Я беру нормальный, естественный и жизненный случай юного женского существа, которое боится мужчины, идет к женщине и хочет ребенка. Существа, которое — между чужим, безразличным и даже врагом-освободителем и любимой-подавительницей — выбирает, в конце концов, врага» (Цветаева М. Письмо к Амазонке // Эрос. Россия. Серебряный век. М.: Серебряный бор, 1992. С. 67).

[80] Форель А. Половой вопрос. Т. 1–2. СПб.: Вестник знания, 1906; Крафт-Эбинг Р. Половая психопатия. М.: Книжный клуб «Книговек», 2013.

[81]Жеребкина И.А. Феминистская теория 90-х // Введение в гендерные исследования. Ч. 1 / Ред. И.А. Жеребкиной. Харьков. СПб.: Алетейя, 2001. С. 63–66.

[82]Faderman L. Surpassing the Love of Men: Romantic Friendship and Love Between Women from the Renaissance to the Present. New York: William Morrow, 1981.

[83]Кон И.С. Клубничка на березке. Сексуальная культура в России. М.: Время, 2010. С. 184–185.

[84] Белоусов А.Ф. Институтки // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц. М.: Новое литературное обозрение,2008. С. 19.

[85]Хили Д. Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства. М.: Ладомир,2008. С. 67–93.

[86] Essig L. Queer in Russia. A Story of Sex, Self, and the Other. Durham: Duke University Press, 1999.

[87]Жук О. Русские амазонки: история лесбийской субкультуры в России XX века. М., 1998.

[88] Жеребкина И. Страсть: женское тело и женская сексуальность в России. СПб.: Алетейя, 2001.

[89] Борисов С. Б. Культурантропология девичества. Морфология и генезис девичьей составляющей современной неофициальной детско-подростковой культуры. http://www.anthropology.ru/ru/texts/index.html (дата обращения 07.12.2014).

[90]Фрейд З. Указ. соч. С. 123.

[91]Полюда Е. Указ. соч. С. 106.

[92] Бовуар С. де. Второй пол. М.; СПб.: Алетейя, 1997. С. .

[93]Чодороу Н. Указ. соч. С. 166.

[94] РГАЛИ. Ф.2319. Оп. 1. Д. 159. Л. 134.

[95] Чарская Л.А. Записки институтки. М.: Республика, 1993. С. 27.

[96] РГАЛИ. Ф.2319. Оп. 1. Д. 159. Л. 91 об.

[97] Фрейд З. Указ. соч.

[98] НИОР РГБ. Ф. 801. К. 3. Д. 59. Л. 88.

[99] Розанов В.В. Указ. соч. С. 51.

[100] ЦХД после 1917. ЦГАМ. Ф. 105. Оп. 1. Д. 6. Л. 24 об.

[101] НИОР РГБ. Ф. 801. К. 3. Д. 59. Л. 88.

[102] РГАЛИ. Ф. 2319. Оп. 1. Д. 159. Л. 44 об. — 45.

[103] Розанов В.В. Указ. соч. С. 52.

[104] Чарская Л.А. Указ. соч. С. 27.

[105] Вербицкая А. Указ. соч. С. 265.

[106] Там же. С. 266.

[107] Там же.

[108] РГАЛИ. Ф. 318. Оп. 1. Д. 113. Л. 58 об.; РГАЛИ. Ф. 2319. Оп. 1. Д. 159. Л. 44–45, 91 об.; РГАДА. Ф. 1271. Оп. 1. Д. 498. Л. 85об.; ЦХД после 1917. ЦГАМ. Ф. 105. Оп. 1. Д. 6. Л. 21–30; ОР РНБ. Ф. 601. № 947. Л. 2–6; РГАЭ. Ф. 3. Оп. 1. Д.462. Л. 30-45; НИОР РГБ. Ф. 801. К. 3. Д.59. Л. 88.

[109] Водовозова Е.Н. Указ. соч. С. 257.

[110] Там же.

[111] ЦХД после 1917. ЦГАМ. Ф. 105. Оп. 1. Д. 6. Л. 21.

[112] РГАЛИ. Ф. 2319. Оп. 1. Д. 159. Л. 91—91 об.

[113] РГАЭ. Ф. 3. Оп. 1. Д. 462. Л. 31 об.

[114] РГАЛИ. Ф. 2319. Оп. 1. Д. 159. Л. 91 об.

[115] НИОР РГБ. Ф. 801. К.3. Д.59. Л. 88.

[116] ОР РНБ. Ф. 601. № 947. Л. 3.

[117] Ахматова А. Мой муж Гумилев, отец Гумилева. М.: АСТ, 2014. С. 15.

[118] Пастернак Ж. Указ. соч. С. 55.

[119] Там же. С. 47.

[120] Faderman L. Surpassing the Love of Men: Romantic Friendship and Love Between Women from the Renaissance to the Present. New York: William Morrow, 1981.

[121] Бентовин Б.И. Торгующие телом: очерки современной проституции. М.: Леонид Крумбюгель, 1907. С. 108.

[122] Там же. С. 109.

[123] Боннар А. Греческая цивилизация. Кн. 1. Ростов н/Д, 1994. С. 114; Лихт Г. Сексуальная жизнь в Древней Греции. М.: Феникс, 1995. С. 221–222.

[124] Боннар А. Указ. соч. С. 114–115; Паркер Х. Сапфо-учительница // Неприкосновенный запас. 2011. №2. С.30–49.

[125] Водовозова Е.Н. Указ. соч. С. 254.

[126] Жеребкина И. «Прочти мое желание…». Постмодернизм. Психоанализ. Феминизм. М.: Идея-Пресс, 2000. С. 50–51.

[127] Жук О. Указ. соч. С. 74; Бинсвангер К. Тема материнства в Mon frère féminin Цветаевой // Пол. Гендер. Культура. Немецкие и русские исследования. Вып. 3. М.: РГГУ, 2003. С. 219.

[128] Цветаева М. Письмо к Амазонке // Эрос. Россия. Серебряный век. М.: Серебряный бор, 1992. С. 64.

[129] Там же. С. 69.

[130] Хорни К. Указ. соч. С.200.

[131] Фрейд З. Указ. соч. 124.