В сентябре 2021 года лаборатория творческого письма «МЕЖА» устроила поэтический фестиваль «Деколониальное письмо: теория и практика»; в его рамках прошла дискуссия «Существует ли деколониальное искусство?», на которой собрались художницы, имеющие опыт колониальности и работающие с деколониальной повесткой. Егана Джаббарова, модератор дискуссии и одна из создательниц лаборатории, предложила участницам обсудить, считают ли они свою практику деколониальной, рассказать об инструментах, которые используют в своих практиках, и поговорить о видимости.

В дискуссии также приняли участие Майя Саравиа и Мария Тереза Алвес, художницы основного проекта 6-й Уральской индустриальной биеннале современного искусства «Мыслящие руки касаются друг друга».

Расшифровка — Гузель Гильманова
Редактура — Егана Джаббарова, Анна Михеева, Дима Безуглов
Фото — Аня Марченкова
Портреты предоставлены участницами.

Участницы

Зоя Фалькова (Казахстан)

Художница и поэтка. Живет и работает в Алма-аты, Казахстан. Участница многочисленных выставок и фестивалей современного искусства в странах СНГ и Европы, включая неофициальный павильон Казахстана на 57 Венецианской биеннале. Работает в жанрах инсталляции, объекта, медиа-артов, фотографии, живописи, графики.

Аида Адильбек (Казахстан)

Художница, кураторка, со-основательница и участница MATA collective, выпускница программы MFA in Fine Art в Goldsmiths, University of London. Участница многих выставок, в числе которых: Eurasian Utopia — групповая выставка, Suwon, South Korea, 2018, A table — соло проект, Changing Room, London, 2019, MATA collective — групповая выставка, 2020.

Майя Саравиа (Гватемала/Германия)

Художница, родилась в 1984 году в Гватемале, живет и работает в Берлине, в своем творчестве исследует движения, опыт и способы абстрагирования от коллективных сконструированных нарративов. Саравиа работает с инсталляциями, архивами, занимается графическим дизайном, живописью.

Мария Тереза Алвес (Бразилия)

Родилась в 1961 году в Сан-Паулу и сейчас живет в Берлине. В 1987 году она стала соучредителем Партии зеленых в Сан-Паулу. Работы Марии Терезы связаны с искусством и экологией. Она привлекает к созданию своих работ ботаников, чиновников и различные сообщества.

Егана Джаббарова

Поэт, критик, эссеист, кандидат филологических наук. Автор поэтических книг «Босфор» (2015), «Поза Ромберга» (2017), «Красная кнопка тревоги» (2020). Шорт-лист премии Аркадия Драгомощенко (2019). Участница международных антологий «Под одной обложкой» (Казахстан), F-Letter (Англия), Poesiefestival Berlin 22 Da liegt Europa (Германия). Живет в Екатеринбурге.

It is the tired story of European attempt to deny art to those who are outside of the classical history of art. Or who were not domesticators of animals.

But was it not that aching want to unite sky and earth through a body of earth and sky?

To rejoice in being a borderline between worlds?

Or did the new forests emerging around your makers

cause them to pause and wish to join and be a free being?

Now, we cannot stand between sky and earth with our bodies. We have much repair to make in our destructions of each.

And will beginning modestly be of any help?

//

Это избитая история о попытке европейцев отказать в искусстве тем, кто находится за пределами классической истории искусства. Или тем, кто не приручал животных.

Но разве не является искусством страстное желание объединить небо и землю через тело земли и неба,

Ликование от того, что ты граница между мирами?

Или желание замедлиться и слиться с лесом, возникающим вокруг создателя?

Теперь мы не можем соединять небо и землю нашими телами, слишком многое нужно восстанавливать после причиненных нами разрушений на небе и земле.

Мы лишь скромно пытаемся стать полезными

Егана: Мне сразу хочется обратиться к Марии Терезе, поскольку это сильное политическое высказывание. Как вы думаете, как художник может противостоять колониальному сознанию и стереотипам о «другом»? И как вы противостоите им в своих практиках, в том числе визуальных?

Мария: Спасибо, Егана. Во-первых, я хотела бы сказать, что пишу стихи с 1986-го года, потом у меня был долгий перерыв, после которого я вернулась к письму только во время локдауна.

Отвечая на ваш вопрос, думаю, что если, например, вы находитесь в Америке, то вы присоединяетесь к активной колонизации, потому что наши память, культура, знание остаются украденными, а на лидеров коренных народов нападают и в США, и в Мексике, и в Бразилии, и в Гватемале. Нельзя выйти из дома, чтобы это тебе не бросалось в глаза. Вопрос в том, что мы можем сделать?

Когда я работаю с местным сообществом, то всегда спрашиваю людей, что я могу сделать для них как художница, и объясняю, чем я занимаюсь, чтобы они понимали, как я могу быть полезной. Дальше мы решаем, каким образом я буду работать, иногда мы с сообществом хотим разных вещей, но я стараюсь делать то, что они считают нужным и важным, мы вместе решаем, каким образом двигаться дальше.

Егана: Большое спасибо! Майя, скажите, как вы боретесь с колониальностью (со)знания? Работаете ли вы, как Мария Тереза, с сообществом? И если да, то как, на ваш взгляд, нужно обеспечить его этичность, не скатываясь в экзотизацию?

Майя: Это очень сложный вопрос. Мы работаем внутри капитализма, и даже если мы будем бороться с ним, мы неизбежно останемся в этой системе. Потому все, что я делаю в этой системе, становится несколько колониальным ввиду оптики. Но мы можем препятствовать этому. Мы не должны сдаваться и нам следует работать больше и больше, стараться и пытаться найти новые пути, чтобы работать против этого.

Для меня ключевой вопрос: как мы можем отойти от колониальности? Поэтому в своей работе я создаю несколько искусственную ситуацию, в которой мне важно давать людям что-то, а не брать. К примеру, я создаю пространство для встреч, раздаю бесплатные напитки, чтобы люди могли встречаться и присутствовать в моменте.

Мне важно вовлекать зрителей, чтобы они принимали участие в действии, чтобы они могли забыть о социальных обязательствах и просто расслабиться. Я использую выпивку, танец и удовольствие как способы выстраивания подобного пространства. Это помогает выстроить коммуникацию между людьми. Также мне кажется, нельзя забывать, что в искусстве нельзя быть полностью этичным, поскольку система сама по себе не этична.

Егана: Спасибо, Майя. Ты сказала очень интересную фразу. Ты сказала, что художник не может быть полностью этичным. И мне очень интересно, Зоя, ты согласна с этим? И что ты вообще думаешь по поводу отношений современного художника и этичности современного художника, каким образом художник репрезентирует Другого. Нуждается ли Другой в репрезентации современного художника?

Зоя: Я думаю, что в первую очередь должен говорить Другой. Правда, у меня уникальная ситуация, потому что я одновременно Другой и еще раз Другой. Я родилась в Казахстане и могу быть отнесена к условно русским людям. Всю жизнь я проживаю с точки зрения чужой в своей стране. Я родилась, будучи другой, и, с точки зрения белого колониализма, я родилась «в стране других». Получается, что я в пространстве между, в состоянии вненаходимости. И это нечто серое, неисследованное.

Наверное, поэтому меня сюда позвали, я могу говорить из маргинального пространства, в котором обычно никто не говорит. И в этом состоянии я сама для себя «Другая» и другие для меня тоже «Другие». Таким образом, у меня есть только два варианта — либо нет права говорить вообще, либо я говорю от права других, о собственном опыте. Я себя тоже рассматриваю как «другую» в этой оптике, получается сложная, запутанная ситуация.

То, что происходило в Советском Союзе, сложно описать словом «колониальность» — колониальность партий была значимей унаследованной колониальной имперской системы. И Советский союз скорее вел себя как «сверхколония», потому что колонизатором была партия — и, таким образом, когда мне в Казахстане говорят, что я потомок колонизаторов, что я принципиально другая, — то мне сложно это принять на сто процентов. Я понимаю их точку зрения, но действительно ли я другая? Могу ответить и «да», и «нет».

Думаю, сама позиция Других слишком упрощена в художественном мире. Например, природа — Другой или свой? Нам надо осознавать границу, исследовать ее, чем я и занимаюсь в нескольких проектах. Вопрос «кто кому должен голос?» исходит из того, насколько мы исследовали эту границу между другими и своими.

Егана: Я согласна с тобой, в том смысле, что наша дискуссия — открытое, полифоническое поле. Мы не должны давать готовые ответы, но перед нами стоит задача: узнать, как каждая из вас справляется с такими сложными материями и вопросами. И, в частности, Аида, мне интересна твоя точка зрения. Зоя говорит, что мы в принципе не можем однозначно ответить на этот вопрос. Интересно, как ты разрешаешь эту дилемму.

Аида: Этот вопрос остро встал передо мной, когда я переехала в Лондон на учебу. На первом занятии профессор задал очень странный вопрос: «Все твои предыдущие работы в Казахстане, а что ты будешь делать здесь следующие два года?» И, конечно, это повергло меня в какой-то ступор, потому что я не знала, что я буду делать два года.

Наверное, я согласна с Майей: система сильна, она всегда старается тебя подмять и ты должен подходить под нее; и ты как художница, и твое искусство должны быть гибкими, восприниматься остальными. Но, если ты говоришь на иностранном непонятном языке, который никому непонятен, вплетаешь традиции, которые никому непонятны, и сама родом из непонятного пространства, — сохранять гибкость сложно.

Я сравниваю это состояние с мхом — он есть, но его никто не замечает. Я как представительница своей страны и нации, представляю себя мхом, я вроде бы есть, а вроде бы непонятно кто я и где.

Со временем я поняла, что я противостою колониальным условиям, знаниям и требованиям уже тем, что я здесь, что я работаю в искусстве; пусть некоторые мои проекты слишком личностные и не прочитываются другими, — я тем самым противостою своду законов, которые были устроены кем-то еще. Я уже здесь, и иногда этого достаточно .

Егана: Майя показывает тебе большой палец! На самом деле это ощущение себя мхом, работа с личным опытом, дает стимул к переменам своего существа, своего естества и естества других. А теперь я хотела бы обратиться ко всем участницам: давайте представим, что у нас идеальный мир, в котором нет угнетенных. Как вы считаете, возможно ли и каким тогда будет искусство в этом мире? Я бы хотела услышать каждую из вас. И мне интересно начать с вас, Мария Тереза.

Мария: Отчасти я говорила об этом раньше. Наверно, идеальная ситуация — быть частью сообщества и при этом являть собой исследователя, мыслителя. Когда ты можешь одновременно мыслить и исследовать то, что ты хочешь, сохраняя причастность к сообществу. Эта позиция позволяет тебе оперативно реагировать на запросы людей. Например, когда мы с партнером переехали в Неаполь, один скульптор сказал мне: «Знаешь, в каждом квартале есть небольшая часовенка, где изображены младенец Иисус, встреча Волхвов, а у нас здесь такой нет, сделаешь нам?».

Мой партнер сказал: «Я не христианин, но, если ты просишь меня сделать что-то для этого сообщества, то, конечно, я это сделаю». И он начал работу, а я проводила исследования, чтобы они все правильно сделали. Конечно, мы все сделали неправильно, и даже внучка швейцара приходила к нам и говорила: «Так, вот тут что-то не так». Мы сейчас разбираем то, что сделали, и начинаем заново. Мы сделали фигурки, но фигурок недостаточно; следовало включить в работу всех жителей района. Наверное, это идеал — когда я могу заниматься исследованиями, которые важны для меня как для художника, но при этом жители по соседству могут приходить ко мне со своими просьбами. Например, во время локдауна я часто проводила воркшопы для соседей; в частности, мы делали домики для птиц. Вот так я бы описала идеальную ситуацию.

Егана: Очень жаль, что в России холодно, так бы хотелось смотреть в окно на домики для птиц. Потрясающе, спасибо большое. Майя, а ты? Как ты видишь?

Майя: Было бы здорово, если бы необходимость выжить не была бы первоочередной задачей и можно было бы просто наслаждаться миром, встречаться с друзьями. И я хочу, чтобы искусство вернулось к магии, то есть, давало бы людям возможность сопричастности и единения. Другими словами, чтобы искусство не существовало изолированно от общества.

Например, сейчас многие считают, что искусство доступно только элите, когда у нас возникает чувство, что только определенный круг вещей может быть отнесен к сфере искусства. Однако это не так, потому что искусство должно принадлежать всем за счет коллективного действия. В нынешней системе очень важна репутация, а мне бы хотелось, чтобы в идеальном мире я могла просто описывать мир и творить для мира и мне не требовалось бы вести дела с бюрократией или системой. Делать то, что важно для людей, существовать внутри сообщества и создавать способы коммуникации и взаимодействия.

Егана: Зоя, ты согласна с Марией Терезой и Майей? Как ты считаешь, можем ли мы прийти к идеальному миру без угнетенных и, если придем, то на каких основаниях, что будет в его основе?

Зоя: Я бы сказала, и да, и нет. Человечество — инвазивный вид на этой планете, довольно паразитический. В нас заложен такой паттерн поведения: вторгаться, захватывать и бороться за власть. Это важная часть существования системы и для того, чтобы это преодолеть, нужно постоянно отслеживать эти желания. Для этого необходим очень высокий уровень осознанности. В особенности у людей, обладающих властью, что кажется почти невозможным — это было бы подобно движению пчел против меда.

Это сложная задача — добиться того, чтобы все думали о своей инвазивности и колониальном отношении к другим людям и природе. Мы же всегда рассматриваем ее как какой-то ресурс, а не важного партнера для нашего существования — как то, к что можно присвоить. Точно также мы относимся и к космосу. Колониальная оптика стала универсальной, и хоть победить ее практически невозможно, нужно к этому стремиться. Это особый вид сизифова труда, который позволяет сделать мир немного лучше. Если же попытаться вообразить мир, который избавился от системы угнетений, он был бы больше похож структурно на некую ризому. В нем было бы много равновесных коммьюнити, где была бы меритократия, а не демократия, где отношение человека к другим основывалось бы на заботе.

Искусство в таком случае говорило бы об индивидуальном — о внутреннем, и о внешнее через внутреннее. Это тот самый рецепт, о котором говорит Марина Абрамович: найти что-то небольшое и близкое, что, вместе с тем, соотносится с болью миллионов людей. Тогда это будет искусство для всех и будет затрагивать всех.

Егана: Мы движемся дальше по маршруту грез, так не хочется возвращать себя в суровую действительность, которая от этого отдалена. Аида, конечно мы не можем двигаться дальше, не узнав твою позицию. Что ты думаешь об этом идеальном мире, лишенном угнетения? Каким ты видишь условное искусство будущего, и какие у него задачи и цели?

Аида: Я поняла, что ограничена в подобных фантазиях, потому что вся моя жизнь им противоречит. На днях я сломала ногу и начала смотреть видео, как срастаются кости. Мне было удивительно наблюдать все эти клеточные процессы, узнавать об их функциях, свойствах — как клетки работают внутри травматического процесса, как заменяют друг друга, очищают место повреждения. Я вспомнила эту метафору об обществе как организме. Поэтому мне бы хотелось, чтобы все понимали ценность друг друга, необходимость совместного труда. Это не будет возможно без культивации чувства ответственности. Оно могло бы объединить всех и привести к искусству, похожему на празднества, которые были раньше у нас в ауле.

Вся деревня собиралась, чтобы помочь устроить чью-то свадьбу, чей-то день рождения. Вместе мы готовили, накрывали на стол, ели, танцевали, пели. Все было общим, все понимали, что это общий праздник.

Для меня искусство будущего такое — оно не про одного художника, предмет искусства или жанр. В нем все находят свою роль и цель. Не знаю, насколько это возможно и в какой форме, но в такой системе включенность в процесс и сам процесс, важнее цели.

Егана: Честно признаться, меня очень завораживает идея того, что искусство будущего это toy. Кстати говоря, например в азербайджанском есть тоже слово toy, оно означает свадьба, я сразу представляю себе восточные свадьбы, где все танцуют. Как вы думаете, существует ли деколониальное искусство, считаете ли вы ваше искусство деколониальным? А если нет, то, кто занимается его производством в контексте всего мирового искусства?

Майя: Есть разные антиколониальные собрания, в которых участвуют коренные народы со всей Америки. Мой близкий друг заснял одну такую встречу в Гватемале. Они не говорили ничего об искусстве, скорее обсуждали защиту природы, равенство, материальные вещи — то, за что боролись в 50-ых в Гватемале. Если почитаешь их манифесты, понимаешь, что они не говорят об искусстве вообще.

Когда я здесь и участвую в системе искусства, у меня возникает много вопросов об этике системы, для меня это большое противоречие. В 2019 году я была на биеннале в Торонто. Там были прекрасные художники и работы, но больше всего меня поразили протоколы представлений и правила.

Помимо необходимости представиться и рассказать о том, к какой этнической группе ты себя относишь, гражданам Канады нужно было подписаться под фразой: «Я признаю, что моя страна — колонизатор». Действительно, Канада ответственна за многие крупные бедствия в Гватемале. В какой-то степени все ее граждане оказываются причастны к этим преступлениям. Это такая яркая позиция и рефлексия над собственным положением. Но у меня нет четкого ответа на вопрос о деколониальном искусстве.

Мария: Я хотела бы начать с разговора о работе Хуана Санчеса. Это художник из Пуэрто-Рико, работающий в Нью-Йорке. Мы встретились в начале 80-ых. Он был моим учителем и наставником в элитной школе, где было четверо небелых студентов и очень мало небелых профессоров. Его работы были очень сильными. Они были посвящены независимости Пуэрто-Рико и сочувствовали обычным людям. Но он не смотрел на это извне, не воспринимал как субкультуру, для него эти люди были частью него самого.

Такое искусство действительно является деколониальным. Среди художников можно выделить Эдварда Контиса, Сантьяго Хосе. Они постоянно работают с темой колонизации и размышляют над тем, как ее преодолеть.

Зоя: В моем понимании деколониальности любой творческий акт — это деколониальное искусство, потому что в результате качественного акта творчества возникает эффект освобождения. Другими словами, любое творчество, которое производится по законам искусства, а не по законам капиталистической машины или институций, освобождает. Когда читаешь хорошую книгу, по-настоящему хорошую, чувствуешь что-то похожее. Меняется мир, и ты становишься свободнее. Появляется открытость тому, чтобы понимать других.

Конечно, искусство не может существовать в вакууме, ему нужна публика. Именно здесь появляются институции, которые и осуществляют колониальную политику. Я стараюсь деконструировать некоторые подобные процессы.

Мои проекты часто ругают за то, что они выглядят так, словно их сделали много разных художниц. Но я вижу в этом метод деконструкции. И принцип деколониальности не всегда для меня основной. Например, одна из моих работ — это боксерская груша в форме женского торса. Я использую язык насильников, для того чтобы показать нелепость явления.

Деколониальна она или нет, я не знаю. Я надеюсь, что она помогает задавать себе вопросы относительно насилия и, отвечая на них, освобождаться от патриархального мышления. Патриархальное мышление лежит в основе колониальности, поэтому избавление от любого патриархального мышления помогает избавиться от колониального.

Аида: Деколониальное искусство — то, которое нельзя купить. В этом контексте я хотела бы привести пример художественной группы «705». Это ребята из Бишкека, Кыргызстана.

Последние несколько лет вся их деятельность направлена на создание спектаклей на грани перформанса и театра. Изначально приходит режиссер, сценарист, вместе они занимаются постановкой, но актерами становятся зрители, представители администрации театра. Каждый перформанс становится уникальным, непохожим на то, что было ранее.

Мне нравится то, что они разрушают иерархию и привычную систему, где есть режиссер, актер и зрители, которые только смотрят и не участвуют. Мне нравится, что они разрушают эти конструкты внутри какого-либо художественного акта. Я не знаю, насколько я могу назвать свое искусство деколониальным, но я всегда думаю о том, что большинство моих проектов — это это процессуальное и продолжительное искусство.

Сейчас я работаю с темой воды, не пытаясь дать голос воде, но стремясь представить, что я сама вода. И для меня это принципиальный момент. Пока мы не говорим о своих ощущениях, пока я не пытаюсь перенять ощущения других и передать их через свои, пока я честна — это и есть деколониальное искусство.

Егана: У нас осталось не очень много времени, но действительно, есть еще один вопрос, который важно обсудить: как мы можем отличить художника, который занимается самоэкзотизацией и эксплуатирует себя?

Зоя: Я думаю, что это очень тонкая грань, но вопрос в том, из каких побуждений делается это искусство. Когда художники эксплуатируют этнические вопросы или, по выражению моего знакомого, «хорошо хаваются на Западе», тогда это не искусство, а дизайн, который создается в ответ на внешний запрос.

Искусство создается исходя из внутренних потребностей художника, а не по заказу институций. Это должно быть вторичным по отношению к производству искусства.

Если ты просто конструируешь, конструировать очень легко, например у меня есть такой проект: у меня есть анализ ДНК, согласно которому меньше одного процента моей крови — 0,92% — папуасские, и примерно половина ее — литовская. То есть у меня есть одинаковое право на литовскую составляющую и папуасскую, они обе у меня в крови.

Была такая выставка «Метод в творчестве» в Электромузее в Москве, где нужно было специально сделать искусство-клише, как будто бы по методичке. Я сделала проект про мою папуасскую идентичность. Она была названа «кокосовой», тогда я даже не знала, что есть такое шовинистское выражени, для меня это просто был самый любимый орех в мире. Этот проект вышел очень легким, потому что это был дизайн. Будет ли это что-то вскрывать в людях? Будет ли это давать некое освобождение? Это наверное и есть лакмусовая бумажка, которая делает искусство деколониальным, а не превращает его в продукт потребления и заказную экзотичную идентичность, которую можно наблюдать на большинстве выставок.

Майя: На ум приходят художники из Гватемалы, которые вне страны никому не известны. Еще 15 лет назад для участия в международных проектах, нужно было быть частью Запада. Сейчас многие готовы работать и сотрудничать, появились даже агенты, которые помогают таким художникам стать видимыми, но это очень сложный процесс. Многие все еще не готовы в нем участвовать.

Зоя: Я нахожусь в Казахстане, но этнически я не казашка. У нас есть художники, которые представляют номадическую сущность казахской культуры, но это не моя стратегия. Когда я встретилась с миром институций, я очень хорошо почувствовала, что от меня требуется экзотика, которую я не могу дать. У меня нет этнической принадлежности. Она стерта годами переселений, ссылок людей, благодаря которым случилась я.

Узнать больше о фестивале вы можете на нашем сайте, а также в нашем фейсбуке: совсем скоро мы анонсируем второй блок мероприятий.

Если вы хотите подключиться к работе «МЕЖИ», будем рады вашему письму: mezhaworkshop@gmail.com

В рамках основного проекта 6-ой Уральской индустриальной биеннале современнного искусства Майя Саравиа представила перформансы, проходившие на площадке Екатеринбургского государственного цирка — «Теория призрака. Часть 2» и «Танцевальный атлас Гватемалы / танец ласточки», подробнее читайте на сайте биеннале. Также вы можете познакомиться с работой Марии Терезы Алвес «Межа», экспонировавшейся на территории Уральского оптико-механического завода.