Премьера Кирилла Серебренникова — о пагубной радикальности и восприимчивых душах.

Последняя премьера второго сезона «Гоголь-центра», «(М)ученик» Кирилла Серебренникова, стала своеобразным ответом на настроения и веяния последнего времени. Театр взялся за опасную, скользкую тему — радикальную религиозность, и выиграл.

В основу легла немецкоязычная пьеса драматурга Мариуса фон Майенбурга, постоянного соавтора Томаса Остермайера, мировая премьера которой состоялась в Schaubuehne около двух лет назад (в России фон Майенбург известен по постановке «Камень» в театре Наций, режиссёр Филипп Григорьян). Для «Гоголь-центра» был сделан специальный перевод, первый в России, причём настолько удачный, что текст кажется написанным по заказу, в соавторстве с театральным коллективом или хотя русскоязычным автором, такие точные и яркие слова в нём находятся, столько в нём специфически-эффектных фраз и поворотов. Нет и следа «примерки на себя», натянутости сюжета и языка, иногда свойственных переводному материалу –спектакль получился абсолютно сегодняшним и нашим, с узнаваемыми героями-типами. Примерно половина действия держится на заслугах переводчика Александра Филиппова-Чехова и адаптации самого Серебренникова, на внедрении в реалии жизненные и речевые. Не будет удивительно, если пара-тройка самых удачных формулировок вроде «богоугодного несчастного случая» после премьеры некоторое время будут жить самостоятельно, как цитаты. От пьесы же осталась ситуация — школа, слишком рьяно верующий юноша, тот самый мнимый мученик и настоящий мучитель, зажавший в тиски своей благонравности окружающих.

В странном, полукарикатурном пространстве сталкиваются самые разные люди — и это повод как для интересных сюжетных ходов, так и для прекрасных актёрских работ. В программке каждый из персонажей назван педантично по имени-отчеству-фамилии, с указанием профессии — будто сразу заявляются маски: школьники, мама школьника, физрук, директриса, батюшка (он же преподаватель ОПК, основ православной культуры). У каждого — свои характерные особенности и отдельная небольшая линия взаимоотношений. Пожалуй, самыми запоминающимися ролями второго плана» можно назвать героев Юлии Ауг и Алексея Девотченко. Простоволосая, ненакрашенная, простоватая, в капроновых носочках под светлые открытые туфли — такой предстаёт мать главного героя. У Ауг получается почти русская баба из пословицы, грубоватая, бойкая, с яркими речевыми характеристиками (что стоит сцена вызова в школу, в которой мать становится нападающей, кидаясь на любое слово против своего мальчика). Рядом с ней — батюшка из «приспособленцев», человек, может, и верующий, но крайне погрязший в привычке, для которого вера давно стала привычной схемой действий. Этим антиподам, сходящимся лишь в непонимании юного христианина, отдана небольшой, но технически сложный эпизод благословления. Здесь в череде «номеров» вдруг впервые возникает возможность серьёзного разговора — о вере как сложном духовном акте и как профанации. Девотченко и Ауг существуют будто в разных вселенных — механически благославляющий священник, для которого процедура привычна и лишена какого-либо смысла, и женщина, даже не знающая, крещена ли она, впервые в жизни сталкивающаяся с возможностью осознанного душевного действия, не решающаяся поцеловать руку батюшки. В насыщенном смыслами действии момент, буквально пятиминутная сцена, тонет, однако он подводит к одной из магистральных линий спектакля — вопросу о том, кто имеет возможность и право называться «истинно верующим».

Спектакль долгое время выглядит обманчиво невинно — всего лишь серия забавных зарисовок о странном мальчике, у которого сложности пубертатного периода вылились в слишком усердное чтение Библии (в том числе и наизусть, герой буквально говорит цитатами из Священного писания, что создаёт комические ситуации). Вот он со своей мамой, диалог с которой построен на двусмысленности и разности светских и церковных значений слов. Вот отношения с одноклассниками и педагогами, поведение которых юноша пытается втиснуть в прокрустово ложе из всё тех же библейских цитат. Вот он преувеличенно серьёзно учит пристойному поведению девушку, которая его интересует явно не в качестве друга. Всё это выглядит как памфлет на «истинную религиозность» лиц, претендующих на место чуть пониже Христа, на различные нелепые запреты и особую топорно-истовую веру неофитов. Однако постепенно среди смешного и нелепого начинает проглядывать серьёзное и страшное. Сложно отследить, в какой момент на наших глазах мальчик, заставлявший свой класс плавать в закрытых купальных костюмах и требовавший на «уроках сексуального воспитания» не рассказывать о контрацептивах, поскольку деторождение угодно Господу, превращается в машину по уничтожению любых несогласных с ним. Сам же Вениамин (так зовут главного героя русской версии) напоминает смесь деятеля инквизиции и мусульманского радикала. Основной его идеей оказывается насаждение Закона Божьего любой ценой, ради него можно и убить, и умереть самому. От рьяных, глуповато-прямолинейных проповедей он переходит к мысли о собственной исключительности, уподобляя себя Христу и давая себе право распоряжаться судьбами, вершить суд над людьми. Самые главные понятия здесь — гордыня, ослепляющая до предела, опасность крайних идей любого толка, приводящих к совершенно нечеловеческим поступкам. Начавшаяся с курьёзов его история завершится призывами к убийству евреев (точнее, учительницы по биологии с отчеством Львовна, не желавшей говорить о сотворении мира за шесть дней), попытками исцеления инвалида от рождения силой молитвы и абсурдным педсоветом, которому суждено было стать апофеозом ненависти и тупой силы. Внезапно все окружающие, ранее сопротивлявшиеся влиянию «идеального христианина», превратившегося в самозваного мессию, безоговорочно подчиняются его правилам, становясь буквально овцами, идущими за своим пастухом. Здесь кроется ещё один важный вопрос, не раз поднимавшийся в спектаклях Серебреннникова — почему люди начинают слушать кого-то одного, как работает механизм установления власти над чужим сознанием и есть ли право у кого-то на этот акт.

Неясно, долго ли проживёт «(М)ученик» на сцене, не захочется ли его проверить каким-нибудь активным людям. Да, это спектакль, способный оскорбить внешней резкостью формы высказывания, провоцирующий на мгновенную реакцию. Однако за довольно злыми шутками на тему взаимоотношений с церковью и её различных проявлений есть желание говорить о больных и важных темах, привлекать к ним внимание. Оправдывает ли цель средства и до какого предела можно дойти в борьбе за нравственность? «(М)ученик» отвечает однозначно — единственное по-настоящему чистое, доброе существо, всеми обижаемый школьник-инвалид, гибнет в финале, пройдя через множество унижений, которые принёс ему новоявленный второй Спаситель, а всеми гонимая учительница, обвиняемая за свою национальность и мнимые приставания, произносит важные слова: «Я отсюда не уйду, потому что я на своём месте». В отличие от остальных — правильных с виду и изломанно мятущихся внутри, для которых не будет спасения ни в чём.

Написано для «Российской газеты», июнь 2014 года.