Об авторе:
Юк Хуэй — Научный сотрудник Института культуры и эстетики цифровых медиа Университета Лёфана (Люнебург), приглашенный исследователь Института исследований инноваций Центра Помпиду (Париж). Автор монографии «О существовании цифровых объектов» с предисловием Бернара Штиглера (2015) и исследования «Вопрос о технологии в Китае. Эссе о космотехнике» (2016)

***

Сегодня мы живем, ощущая тревогу и экстаз индустриальной автоматизации. Наше будущее полно как перспектив, так и сомнений в том, что нас ожидает. С одной стороны, тотальная автоматизация несет с собой угрозу тотальной безработицы. С другой стороны, как заявил 1 сентября Президент России Владимир Путин, «тот, кто станет лидером в сфере искусственного интеллекта, будет властелином мира». Это означает, что именно сфера автоматизации, подкрепленной искусственным интеллектом и машинным обучением, станет полем битвы в сфере глобальной политики.

К чему нас ведет тотальная автоматизация? Как определить, что такое технологическая грамотность в эпоху автоматизации? Мы уже сейчас наблюдаем внедрение автоматизации на фабриках и заводах, а также сталкиваемся с автоматизированными услугами в ресторанах, супермаркетах, общественном транспорте — везде, где угодно. Та форма основного капитала, которую описал Маркс в «Очерке критики политической экономии» («Grundrisse», 1858 г.) [1], приобретает характер окружающей среды — в том смысле, что она перемещается из фабрик и заводов в смартфоны, «умные» дома и «умные» города.

В последние годы некоторые комментаторы — в особенности акселерационисты — стали обращаться к анализу, предпринятому Марксом в «Очерке критики политической экономии», переосмысляя Марксово понимание превращения прибавочного труда в свободное время, которое было описано Марксом и Энгельсом уже в «Немецкой идеологии»: «общество… создаёт для меня возможность делать сегодня одно, а завтра — другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, — как моей душе угодно, — не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком» [2]. Однако, с моей точки зрения, акселерационистский подход останется наивным, если мы не пересмотрим сам тезис Маркса. С этой целью мы вначале обратимся к концепции Маркса и ее критике французским философом Жильбером Симондоном, а в заключительном разделе поговорим о том, что поставлено на карту, когда речь идет о технологической грамотности.

1. Труд и техника

Как ясно показал Тони Негри в своей книге «Маркс после Маркса» (Marx Beyond Marx), диалектику свободного времени и прибавочного труда в процессе производства можно разделить на два этапа. Во-первых, капитализм, внедряя автоматизированную технологию, стремится сократить долю необходимого труда с целью повысить долю прибавочного (то есть неоплачиваемого) труда, тем самым увеличивая прибавочную стоимость. Этот процесс приводит к сдвигу от формального к реальному подчинению общества капитализму. Во-вторых, Маркс рассуждает о возможности использовать этот потенциал, чтобы превратить прибавочный труд в свободное время. Что такое свободное время? Для Маркса «свободное время — представляющее собой как досуг, так и время для более возвышенной деятельности — разумеется, превращает того, кто им обладает, в иного субъекта, и в качестве этого иного субъекта он и вступает затем в непосредственный процесс производства». Свободное время следует понимать как время подлинной производительности, позволяющее каждому индивиду преследовать собственные интересы и желания, одновременно способствуя прогрессу науки и общества.

Желание иметь свободное время подразумевает такую организацию времени, которая противостоит времени, постоянно валоризируемому капиталом.

Когда мы сегодня наблюдаем людей, непрерывно играющих в игры на Фейсбуке или ВКонтакте — как если бы их время было ничем не ограничено — мы видим, что в действительности это время не является свободным. Скорее, капитализм платформ побуждает пользователей к непрерывной валоризации, при которой время и переживания овеществляются в форме данных, передаваемых на сервер и мгновенно анализируемых и оцениваемых алгоритмами, чтобы побудить людей к новой игре или потреблению. Как не раз было отмечено в последние десятилетия многими авторами, различие между трудом и игрой стирается: это одна из характеристик пост-фордистского общества. В то же время, диалектика, описанная Марксом, так и не была завершена.

Означает ли это, что, как считает ряд акселерационистов, мы сможем реализовать надежды Маркса, если превратим машины в рабов, трудящихся автоматически круглые сутки? Или же, напротив, неумолимое делегирование нашего знания машинам приведет к еще более интенсивной пролетаризации — а именно, к намного более масштабной утрате знания — которую уже давно предсказывают капиталисты, в особенности капиталисты трансгуманистских убеждений?

Перед тем, как мы перейдем к дальнейшему анализу, нужно заново рассмотреть две основные стратегии рабочей революции, которые необходимо поставить под вопрос:

1. Захват рабочими средств производства. В результате рабочие смогут саморганизоваться и тем самым сократить необходимый труд, не увеличивая прибавочный труд;

2. Превращение прибавочного труда, который сегодня эксплуатируется в форме общего интеллектуального потенциала, в силу сопротивления, организующуюся в форме множества — а именно, новой коллективности.

Теперь зададимся вопросом, можно ли преодолеть антагонизм между человеком и машиной только через проблему собственности. Собственность на средства производства в значительной степени сместилась от устройств, принадлежащих капиталистам (частным и государственным), к устройствам, принадлежащим пользователям. Следовательно, необходимо рассмотреть новые отношения между трудом и технологией, поскольку капиталистический способ производства, основанный на владении основным капиталом и контроле над оборотным капиталом, трансформировался в способ производства, основанный на когнитивной производительности.

Второй пункт также необходимо подвергнуть сомнению, задавшись вопросом, может ли субъективность стать решением проблемы. Очень часто такой субъективистский подход редуцируется к гуманистической критике отчуждения, либо к виталистской модели, противопоставляющей мертвый труд живому труду как высшей революционной силе, освобождающей человеческий род от капиталистического отчуждения. Эти два подхода отводят машинам очень ограниченную роль, рассматривая их лишь как орудия или виды использования.

Именно с этой отправной точки начинается критика Симондона, изложенная им в работе «О способе существования технических объектов» (а также позиция Хайдеггера в «Вопросе о технике»): философия должна принять на себя задачу разрешения проблемы отчуждения, уделив серьезное внимание способу существования технических объектов. В своей книге, написанной в 1950-е годы, Симондон утверждает, что источником отчуждения является непонимание и невежество в отношении техники, и что этот фактор имеет более важное значение, чем экономические факторы, описанные Марксом: «в основании этих юридических и экономических отношений лежит более глубинное и более существенное отношение — континуум, пролегающий между человеческим индивидом и техническим индивидом, либо разрыв между этими двумя формами существования». Симондон утверждает, что для обновления отношений между человеком и машиной необходимо понимание схемы, лежащей в основе технических объектов, и способа их организации. Проблема труда в теории Симондона рассматривается лишь как фаза техничности, а не наоборот.

2. Машина и трансиндивидуализм

Следовательно, необходимо по-новому взглянуть на отношения между машинами, трудом и техническим знанием. Согласно Симондону, машины приводятся в действие трудом, но это не обязательно подразумевает наличие необходимого технического или технологического знания (savoir technique). С точки зрения Симондона, когда рабочие эксплуатируют машины, их отношения с машинами узко ограничены конкретной функцией — то есть у рабочих не всегда достаточно технического знания, чтобы позаботиться о машинах. Именно в этой негативной взаимности мы сталкиваемся с двойным отчуждением: отчуждением машин и отчуждением рабочих. Однако Симондон отнюдь не является сторонником технократического подхода к решению проблемы отчуждения: он не считает, что для преодоления капитализма каждый человек должен стать инженером или хакером. Скорее, люди должны культивировать отношения с машинами, понимаемые как форма знания, способная вывести машины за пределы предопределенных им способов использования и функций.

В этом заключается ключ к ответу на вопрос, что такое «свободное время»: оно означает не игру, но, скорее, развитие способности подчинять капиталистическое использование техники тому, что Маркс назвал «высшими формами деятельности».

Симондон утверждает, что в ремесленную эпоху имела место такая форма существования как технический индивид, представлявшая собой самоорганизацию ремесленника и его инструментов, понятых в их совокупности. Жесты, движения и привычки ремесленника являлись элементами среды обитания инструментов. Таким образом, центром технического индивида был человек. Однако люди были вытеснены техническими индивидами индустриального типа — то есть автоматизированными машинами, имитирующими жесты и движения людей и берущими на себя функцию операторов орудий. С одной стороны, рабочие несут психологическую утрату; с другой стороны, они вынуждены усваивать жесты, более не являющиеся знанием, а имеющие характер механических однообразных действий. Когда эту ситуацию описывал Маркс, речь шла все еще о формальном подчинении. Сегодня же, в эпоху digital natives и рабочих, вооруженных компьютерами, мы наблюдаем реальное подчинение. Потребители не только используют эти орудия — они живут среди этих орудий. Капиталисты, будь то частные или государственные, также не понимают техническую реальность: они видят ее как совокупность машин, не осознавая психосоматических проблем, привнесенных техническим прогрессом. Капиталисты рассматривают машины лишь как основной капитал, связанный исключительно с эффективностью и производительностью.

Я предлагаю вернуться к вопросу о трансиндивидуальности, выйдя за пределы гуманистического дискурса. Что такое трансиндивидуальность? Симондон утверждает, что «технический объект, понятый в соответствии с его сущностью, — а именно, технический объект, изобретенный, помысленный, желаемый и предполагаемый человеческим субъектом — становится основанием и символом отношений, которые мы называем «трансиндивидуальными» (transindividuel)». Трансиндивидуальные отношения укоренены в технических объектах. Эти отношения модулируются согласно операциональным и организационным схемам технических объектов. Симондон стремился уйти от классификации машин в рамках экономической категории основного капитала. Он полагал, что обладание технологическим знанием — это условие возможности производства смысла в момент встречи рабочего и машины. Рабочий является не просто пользователем: он продолжает процесс изобретения и производства машины путем заботы о ней и соорганизации ее с другими машинами. Однако необходимо проверить, соответствует ли способ описания технологического знания, предложенный Симондоном, современной цифровой эпохе. Развитие технических систем заключается в постоянной материализации трансиндивидуальных отношений и подчиняет их конечной цели пропорционально аккумулированию прибавочной стоимости. С приходом цифровых технологий возникает новый способ материализации трансиндивидуальных отношений в форме данных и метаданных. Ярким примером является Фейсбук: исчисленное существование (quantification of existence).

Идеи Симондона демонстрируют, что технологическая грамотность не должна рассматриваться исключительно как вопрос использования — скорее, она должна представлять собой деятельность, стоящую над использованием и позволяющую пользователю сформировать полноценные трансиндивидуальные отношения. Мы можем сделать еще два вывода. Во-первых, позиция Симондона позволяет нам заново позиционировать роль машины внутри когнитивного капитализма — то есть понять машины как конституирующие отношения — и представить производство прибавочного труда в постфордистском обществе как результат имеющейся у этого общества власти модулировать трансиндивидуальные отношения — власти, которая вышла за пределы изолированной фабричной среды и пронизывает все общество посредством огромного разнообразия «умных» устройств и сенсоров. Во-вторых, эта позиция позволяет нам выйти за пределы ограниченной гуманистической критики отчуждения и задуматься о проблеме технического знания и о том, каким образом трансиндивидуальные отношения могут быть реапроприированы согласно новой модели труда и индивидуации.

3. К новому технологическому знанию

В фабричном процессе труда трансиндивидуальные отношения, модулированные машиной, превращают рабочих в коллектив, отчужденный от нормальных социальных отношений, поскольку их роли определены машинами и, следовательно, трансиндивидуальные отношения доминируют над отношениями повседневного существования. Если мы считаем, что биополитики постфордистского капитализма основаны на амбивалентности между трудом и свободным временем, невозможно обойти вниманием вопрос о машинах — ведь именно операционные и организационные схемы платформ в значительной степени детерминируют трансиндивидуальные отношения. Это возвращает нас к вопросу о техническом знании (согласно Симондону), а также о том, как возможно мыслить техническое или технологическое знание в эпоху автоматизации.

Технологическое знание, о котором идет речь, бросает вызов ныне существующим границам между дисциплинами. Модель современного университета предполагает настолько радикальное разделение умственного труда, что техническое знание преподается лишь на технических факультетах, в то время как гуманитарные науки выполнят роль наблюдателей или комментаторов по отношению к феноменам, возникающим в процессе адаптации общества к новым технологиям.

Как было отмечено уже Симондоном, в нашем современном обществе производство технологического знания поляризовано: есть знание, принадлежащее инженерам и хакерам, и знание, находящееся в распоряжении обычных людей.

Эта последняя форма знания вторична по отношению к первой, и между ними существует непреодолимый разрыв. Я полагаю, что нам нужен третий тип знания, поверх разделения на гуманитарные и технические науки. Норберт Винер предпринял попытку создать такое знание, основав кибернетику. Как мы помним, Норберт Винер писал в «Кибернетике» о коллегах, работающих в пределах одного коридора, но не способных обсудить то, чем они занимаются — как если бы каждый был замкнут в своей собственной реальности, и эти разные реальности не имели ничего общего. Кибернетика стремилась стать универсальным знанием, объединяющим все дисциплины. Однако сегодня кибернетику изучают в основном гуманитарии, рассматривая ее как исторический феномен. С этой точки зрения, мы не добились прогресса, а скорее регрессировали.

Итак, какой тип технологической грамотности мы способны вообразить, если речь не идет ни о программировании, ни о простом использовании? Вопрос заключается не только в том, как переориентировать ту или иную технологию для другой цели, как предлагают акселерационисты, но, скорее, в том, как реапроприировать технологию, чтобы создать альтернативы. Мне бы хотелось вкратце остановиться на различии между «переориентацией» и «реапроприированием». К примеру, мы можем переориентировать то или иное устройство для другой цели — но тем самым мы по-прежнему принимаем эпистемологические и онтологические предпосылки, заключенные в этом применении. «Реапроприировать» означает способность преодолеть эти предпосылки и внедрить альтернативы, основывающиеся на совершенно иных эпистемологиях и онтологиях.

Приведу конкретный пример проекта, над которым я работал несколько лет назад совместно с Бернаром Стиглером и Гарри Галпиным из Консорциума Всемирной сети (World Wide Web Consortium). Целью этого проекта была разработка новой концепции социального для создания модели социальной сети, альтернативной Фейсбуку. Мы начали с исследования конкретного способа материализации социальных связей, на котором основан Фейсбук. Этот способ восходит к методу социометрии, разработанному американским социологом и психологом Якобом Морено. Морено был одним из первых социологов, продемонстрировавших значимость графико-теоретических подходов для картографирования социальных связей. Наиболее часто цитируется пример его работы в Гудзонской школе для девочек (штат Нью-Йорк), где число побегов девочек в четырнадцать раз превышало норму. Морено определил, что причиной была конкретная сеть социальных отношений между ученицами школы, которую он проследил, создав простой социологический опрос, чтобы «разметить сеть». Опрос строился на самых обычных вопросах — например, «рядом с кем тебе нравится сидеть?» Диаграмма помогла Морено понять, что конфликты возникали из–за расселения девочек в разных общежитиях. Затем он использовал ту же модель, чтобы разработать другую схему распределения и соседства, тем самым успешно сократив число побегов.

Морено был настолько убежден в ценности отображения социальных связей в виде «диаграммы», что писал: «Невидимая для нас схема социальной вселенной становится благодаря диаграммам наглядной. По этой причине социометрическая диаграмма является тем целесообразнее, чем точнее и реалистичнее она отображает выявленные связи» [3]. Эпистемологию социальных отношений можно уподобить диаграммам, если мы дополним систему отношений онтологической предпосылкой индивидуализма, согласно которой каждый индивид считается социальным атомом. На основе этой модели общество изображается как сеть, составленная из подобных атомов, связанных друг с другом исчисляемыми отношениями. Социальные сети поощряют индивидуализм. Сайты социальных сетей типа Фейсбука остаются внутри социометрической парадигмы, материализуя социальные отношения в виде цифровых объектов и позволяя открывать новые связи с помощью различных алгоритмов.

На этом примере мы видим, что модуляция социальных отношений в действительности способна создавать феномен, который можно назвать «дисиндивидуацией» — не коллективное обретение прав и возможностей (empowerment), но состояние, при котором способность к действию (agency), будь то индивидуальная или коллективная, оказывается недостижимой, поскольку разрушается внутренняя связность индивидуальных или коллективных сущностей.

В Фейсбуке можно провести много часов из чистого любопытства, ничего при этом не достигнув.

«Коллективность» становится в Фейсбуке средством отвлечения внимания и причиной распада внутриличностных структур, а вовсе не местом создания новых способов обретения прав и возможностей (empowerment).

Поэтому ключевой идеей нашего проекта стала разработка групповой социальной сети, основанной на понятии «коллективной индивидуации», предложенном Симондоном. Внесение в эту новую модель идеи коллективной индивидуации представляло собой попытку вновь внедрить в процесс модуляции несовместимость и напряженность. Согласно данной концепции, группы определяются проектами — которые здесь также понимаются как проекции (предвосхищения); приоритет отдаётся группам, а не одиночным индивидам, привязанным к произвольному обновлению статуса. Вопрос заключается в следующем: как мы можем трансформировать индивидов в группы, способные реализовать социальные цели? Один из предложенных нами ответов: после регистрации пользователь может полностью использовать функционал платформы, только если он или она участвует в группе или создает проект. Такая перестройка отношений делает группы и проекты базовой единицей, а вовсе не индивидов. Группы становятся местами возникновения несовместимостей — а также местами, где эти несовместимости могут быть разрешены в процессе развития проекта.

Этим примером я хочу показать, как и почему нельзя сводить технологическую грамотность к вопросу простого использования машин или рассматривать ее как вторичную по отношению к инженерному знанию.

Новая грамотность, принесенная технологией, соответствует новым жестам и привычкам, привлекающим внимание социологов и антропологов. Однако необходимо с самого начала подвергнуть вопрошанию эту «новизну», чтобы отделить ограничения этих новых жестов от их возможностей.

Нам нужно обновить наше знание о машинах, а также расширить масштаб технологического знания и его внедрения в образование. Конечно, очень важно давать детям компьютеры и учить их программированию и использованию программ, как уже делают во многих странах. Однако не менее важно побуждать детей по-новому действовать и мыслить в отношении машин — вряд ли для того, чтобы править миром, но для того, чтобы вместе с машинами открыть миру новые возможности — возможности, которые машины так часто закрывают.

Примечания переводчика

1. На русском языке этот текст известен под названием: «Экономические рукописи 1857-1859 годов» (См.: К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе. М: Издательство политической литературы, Т. 46, Ч. 2, 1969 г.)

2. Здесь и далее цитаты из произведений Маркса приведены по изданию: К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе. М: Издательство политической литературы, 1955-1981 гг.

3. Русский перевод цитаты приведен по изданию: Морено Я.Л. Социометрия: экспериментальный метод и наука об обществе. М.: Академический проект, 2004 г.

Публикуется с любезного разрешения автора.
Перевод и комментарии — Юлия Степанчук.
Редактор — Елизавета Южакова.

Узнайте больше об Уральской индустриальной биеннале.
Визит Юка состоялся благодаря поддержке Goethe-Institut.