Дмитрий Райц, постоянный автор Vesalius’а, отвечает на вопросы читателей и редакции.

Кирилл Горбачевский: Чем обусловлен твой интерес к короткой прозаической форме? Нет ли желания попробовать себя в других формах, например, в драматургии?

Дмитрий Райц: Вообще-то, когда я начинал, то собирался писать пьесы. Мне казалось, что это проще. Потому что не нужно описаний. Только потом понял, что описания — это ещё далеко не самое сложное. Всё-таки в драматургии есть рамки, которые нельзя просто взять и отменить. Пока меня больше прельщает полная свобода прозы: свобода пространства, свобода размера и свобода молчания… Хотя, в принципе, один из последних рассказов можно трансформировать в пьесу — он построен на диалогах и действие не выходит за пределы квартиры. Действительно, может, поставить его?

КГ: Есть ли в планах написание крупного прозаического произведения, повести, романа?

ДР: У меня никогда не получается предугадать объём. Хочу написать короткую вещицу на пару страничек, а выходят все десять. Или думаешь, что настало время огроменной повести — а в итоге опять выходят те же десять страниц. Пока что самая крупная штука — на 50 тысяч печатных знаков. Думаю, вполне себе повесть. Ещё написал страниц двадцать чего-то, похожего на роман. Правда, не уверен, допишу ли. Самый комфортный для меня жанр — цикл рассказов. Замечаю, кстати, что сейчас многие стали писать циклы (и стихов, и рассказов). Может быть, это связано с сериальным бумом?

КГ: Не считаешь ли ты, что эти циклы в конечном счёте выльются в романы?

ДР: Вообще, в наш мутный век я в любой момент могу сказать, что такой-то мой цикл рассказов — это законспирированный роман, и никто не сможет доказать обратное. В конце концов, жанровое определение не так важно, как качество текста.

КГ: В твоих текстах часто встречается стилизация под письмо начала прошлого века. Кроме того, часто используется дореволюционный сеттинг. С чем это связано?

ДР: Начинал я с этого, да. Думаю, всё дело в том, что поначалу я не совсем понимал, как нужно писать про современность, как писать про время мобильников, смайликов и всяких сраных вейпов. Но сейчас, вроде бы, разобрался. Я тут написал несколько рассказов с привязкой к конкретным местам в современном Новосибирске. Получается забавный эффект: в каждом городе есть площади Ленина и Маркса, всякие там центральные парки. Так что действие происходит вроде бы и здесь, но в то же время и где бы то ни было.

КГ: Ты, как автор, который живет в современных реалиях, намерен вносить все вышеперечисленные аспекты в свои тексты?

ДР: Сейчас мне это очень интересно. Внести свою лепту в образ времени. Я в любом случае представляю своё время, настоящее в любом случае найдёт отражение в моих текстах. Я не вижу причин противостоять этому.

КГ: Ты по большей части пишешь реалистические тексты. Тем не менее, в одном из последних номеров появился твой рассказ-притча «Город». Расскажи подробнее об этом тексте. Как появилась идея написать это?

ДР: Как-то раз я слушал оперу «Иоланта» Чайковского. Главная героиня там принцесса, слепая от рождения, от которой все скрывают, что она слепа. Ну, чтобы её не расстраивать. Но в какой-то момент она задаётся вопросом: «Неужели глаза даны затем, чтоб только плакать?» И я тогда подумал, что у неё должно было возникнуть гораздо больше вопросов о мироустройстве. Ну, а дальше фантазия закрутилась… Очень люблю этот рассказ. Я писал его в очень счастливое время. Это был 2012 год, пятый курс института. Началась преддипломная практика: то есть госы сданы, пар больше нет, осталось только написать диплом. Короче говоря, на полгода я был предоставлен самому себе. Молодой, здоровый и в меру одинокий. Писал я по утрам, не торопясь, без мук и заминок. Что-то во мне тогда развязалось, фантазия и язык как-то раскрепостились. Закончил в апреле. Всё таяло. Я ходил по улицам и чувствовал себя как именинник.

КГ: Всегда ли ты рад, когда заканчиваешь работу над текстом?

ДР: Конечно. Это всегда большое облегчение. Наконец-то можно подумать о чём-то другом. Наконец-то можно понять, что время потрачено было не зря, раз вещь закончена. По горячим следам рассказ всегда кажется превосходным, безукоризненным, выше всяких похвал. Однако проходит пара дней, и уже донимает совесть, что долго сидишь без дела. Приходится начинать что-то новое. Сраный замкнутый круг.

КГ: Один из твоих самых известных текстов — «Век». Как появилась идея рассказа? Какое место он занимает в твоём творчестве?

ДР: У друга прабабушка прожила почти до ста лет. Многое я списал с неё. В том числе неразборчивую речь. И про пчёл мне тот же друг рассказал историю (его дед был знатный пасечник). В общем, ему рассказ и посвящён. Пользуясь случаем, передаю ему привет. Ваня, привет. Прошло какое-то время, как его прабабушка умерла, и мы выносили её старый диван из квартиры. Ну, вот и щёлкнуло что-то.

Вот в отличие от «Города», писал «Век» в тяжёлое время (кажется, 2013-й год). Болел и мучился от одиночества. Даже думал иногда, что умираю.

«Век» — это, кстати, тот пример, когда думал: «Сейчас напишу огроменную повесть!» А в итоге — десять страниц. Там по задумке ещё много чего должно было происходить. Там внук Матвея Даниловича должен был рассказывать правнуку, что раньше дед был заядлым шашкистом и писал какие-то статьи с разбором гамбита Кукуева. Дети, которых когда-то он во дворе учил играть в шашки, стали стариками и рубятся за тем самым столом в пасьянс, перебрасываясь фразочками вроде: «Два паса — в прикупе чудеса». В общем, дичь. Ну, а в конце Матвей Данилович должен был достаточно долго ещё умирать… Слава богу, вовремя дёрнул стоп-кран.

КГ: Насколько я знаю, он публиковался не только в Vesalius’е. Расскажи об этом поподробнее.

ДР :Первая публикация «Века» была в «Сибирских огнях», в 2014-м, когда журнал возглавлял Виталий Сероклинов. Потом его напечатали в журнале «Дальний Восток». И в «Ликбезе» он, вроде бы, промелькнул. Наконец, хабаровский прозаик Максим Чин-Шу-Лан пристроил рассказ в альманах Тихоокеанского Государственного университета. Там у рассказа совершенно лютые иллюстрации…

Всё бы ничего, но редактору альманаха не понравилось название: «Старику в рассказе 97 лет, а это не век». Логика железная. В итоге рассказ вышел под заголовком «Почти век». Я не шучу. Хотел бы шутить, но это правда. Лучше бы назвали «Один день из жизни Матвея Даниловича» или «Старость не радость».

КГ: Может быть, ты участвовал в каких-либо конкурсах или литературных форумах. Если да, можешь ли ты сказать, оказало ли это на тебя влияние? Что тебе это дало?

ДР: Первый блин вышел комом: это был семинар в городе Каменск-Уральский. На сабантуе после завершения семинара один челябинский поэт сказал: «Я как дитя 90-х имею право не любить Россию». В общем, всё закончилось дракой между прозаиком из Сыктывкара и поэтом из Челябинска и госпитализацией поэта. Так что на следующий мой семинар, проводимый фондом СЭИП в Томске в 2015 году, я взял с собой нож, на всякий случай, но всё прошло крайне здорово и дружелюбно. По итогам Томска меня направили в «Липки», которые проходили в Звенигороде. Там было больше самого разношёрстного люда, но нож опять-таки не пригодился. Забавно было, как какие-то девочки бегали из пансионата до Звенигорода делать завивку к приезду Захара Прилепина.

Что такие штуки дают? Ну, общение прежде всего. Где-то же надо друг с другом знакомиться. А то порой кажется, что ты торчишь один посреди пустоты и нет никакой надежды…

В далеком 2011 году меня напечатали в «Сибирских огнях» после того, как я занял 1-е место в городском литературном конкурсе имени Павла Васильева. Когда-то в «Сибирских огнях» печатался Василий Шукшин, а теперь я. Это было достаточно эффектное начало, и я начал немного переоценивать свои силы. Потом шишек наколотил, и стало попроще…

С тех пор в конкурсах мне не прёт. Да и вообще в писательстве всяких неприятных, обидных, несправедливых, горьких минут на порядки больше, чем поводов для радости. Если мог бы не писать, не писал бы.

КГ: Планируешь ли ты подавать свои тексты на серьёзные конкурсы или премии?

ДР: Конечно, ведь главное дело уже сделано — вещь написана. Попытка не пытка. Только не стоит питать иллюзии и надежды. Херня это всё.

КГ: Среди постоянных авторов Vesalius ты по роду деятельности наиболее далёк от литературы. Поэтому интересно узнать, как начался твой творческий путь: когда, как и почему.

ДР: Вообще, я инженер. Окончил Сибирский Государственный университет телекоммуникаций и информатики. Писать захотел ещё в школе, да и писал какие-то бессмысленные мелочи. Как это стремление возникло, уже и не вспомню. А когда настал момент выбирать ВУЗ, рассудил, что либо буду писать, либо не смогу; разве где-то смогут научить писать?

Первый полноценный рассказ я написал только летом после 1-го курса. Это был первый вариант «Волынского». Замысел созревал около месяца. Биография выдуманного композитора оказалась как раз тем, что мне было нужно для начала. Основные вехи его судьбы сложились, но вот один кульминационный момент никак не приходил в голову. Как он ненадолго станет известным? Это должен быть скандал, но какой? Какое-то время я даже думал, чтоб Волынский сочинил сонату для пилы, но, слава богу, нормальное решение пришло во сне. Приснилось убийство великого князя на премьере оперы. Вот и ответ. Так всё и началось.

Не жалею, что получил инженерно-техническое образование, — это приводит мозги в порядок. Да и с работой попроще. Хотя иногда не хватает филфаковской начитанности.

КГ: Что ты подразумеваешь под филфаковской начитанностью?

ДР: Достаточно широкий пробел между школьной программой и нормой начитанности современного образованного пацана. В то время, как филологи преодолевали этот самый пробел в рамках университетского курса, мне приходилось читать о перспективах телеграфной связи, благослови её господь. Приходится навёрстывать по мере сил.

КГ: Есть ли у тебя какие-либо специфические источники вдохновения, ориентиры?

ДР :Ну, природой, думаю, никого не удивить. Вот музыка, наверное. Особенно опера и вокальная музыка. Упомянуть хочу, пользуясь случаем, Александра Локшина, гениального композитора. Его вокальные симфонии с необычными спайками стихов всегда приводят меня в то самое состояние, необходимое для творчества. А судьба его показательна — он жертва сталинского террора как бы с обратной стороны (оклевётан как стукач).

Да и вообще что-то талантливое отлично заводит. Хочется взять и сделать что-то не хуже.

КГ: Расскажи о своих любимых авторах.

Булгаков, Хармс и Салтыков-Щедрин. Это вот самые любимые-прелюбимые. Из–за Булгакова я, наверное, сперва и думал о пьесах. Бессмысленные мелочи, которые писал в школе, были подражаниями Хармсу. Ну, а «История одного города» Щедрина — я считаю, самый новаторский роман в нашей литературе 19-го века. Идеалом, к которому стоит стремиться, я считаю Бунина. У него есть рассказы прямо без лишнего слова, стык на грани поэзии и прозы. Ну, а Толстой, Пушкин — это уже что-то нечеловеческое.

Из заграничных я люблю Сомерсета Моэма. Его «Луна и грош» — офигенный роман. Люблю американских поэтов: Уолта Уитмена, Уильяма Карлоса Уильямса, Фрэнка О’Хару, Уоллеса Стивенса. В Новосибирске их много и здорово переводит Андрей Щетников.

Вообще, много кого люблю.

КГ: Есть ли в русской литературе последних десяти лет что-то, что вызывает у тебя однозначно позитивные эмоции?

ДР: Дмитрий Горчев. Всем, кто ещё не читал, крайне советую его последнюю книжку «Жизнь без Карло». Его смерть стала для меня настоящим потрясением… Ещё, знаете, мне нравится мода на биографии, начавшаяся с «Пастернака» Быкова. Потому что начинают рушиться стереотипы.

КГ: Считаешь ли ты себя приверженцем какого-либо литературного течения, направления? Как ты относишься к архиреализму?

ДР: Вряд ли я смогу внятно изложить свою творческую идеологию. Когда пишу новый рассказ, мной руководит скорее какое-то чутье, чем осознанные принципы. Разве что не банально хочу писать — вот главный принцип. Вообще, как говаривал композитор Жорж Бизе, «существуют только два вида музыки: хорошая и плохая». Он сочинил «Кармен», и ему вполне можно доверять.

Мне нравится, когда тема не заявлена программно, в лоб (и по лбу), а наплывает на читателя не столько конкретной мыслью, сколько ощущением, через атмосферу рассказа, через отдельные лейтмотивы. Так что, если всё-таки необходимо навешивать на себя какой-нибудь ярлык, я предпочёл бы ярлык импрессиониста. Хотя, наверняка для этого найдено какое-нибудь другое название.

КГ: Есть ли у тебя какой-то постоянный критик или критики, и как ты вообще относишься к литературной критике?

ДР: Я пару раз пробовал писать статьи, но ничего путного не выходило. Исключение — биографические очерки, вот как про Локшина. Но это немного другое. Постоянно беспокоюсь, что недостаточно начитан по теме, что мысли банальные, ну и так далее. В общем, больше беспокоюсь, чем пишу. Хотя и с прозой также.

У меня был друг, которому я первому показывал все законченные рассказы. По сути, он поставил мне язык и вообще хорошо приложился к расширению моего литературного кругозора. Но сейчас по необъяснимому стечению обстоятельств мы перестали общаться.

КГ: Важнее талант или мастерство, как считаешь?

ДР: Когда в черновике оформляется замысел, то первую скрипку играет чутьё. Тут больше важна интуиция, но когда идёт более-менее окончательная шлифовка материала, то тут уже сказывается мастерство… Хотя талант и мастерство — вещи неразрывные. Корень что того, что другого — пожалуй, хороший вкус.

КГ: Как ты относишься к Vesalius’у?

ДР: Когда мы начинали, я даже не думал, что дело зайдёт так далеко. Это чудесно.