Несколько лет тому назад, работая в университете над исследованием, посвященным Сэмюэлу Беккету, я начал переводить на русский короткую прозу, написанную Беккетом в период с 1954 по 1989 год, то есть до смерти писателя. Мотивация моя была проста: эти тексты на тот момент опубликованы на русском не были, а многие не опубликованы до сих пор. В связи не столько с объемом этих текстов, сколько с их сложностью, работа заняла что-то около года.

Некоторые из этих текстов вышли в 2015 году в переводе Марка Дадяна в книжке «Первая любовь. Избранная проза». Избранна эта проза была просто: издательство выкупило права на издание только текстов, написанных впервые на французском, а поскольку Беккет писал то на французском, то на английском, часть текстов просто осталась за пределами купленных прав. Впрочем, некоторые поздние французские тексты также не вошли в сборник.

«Еще Беккет» является попыткой собрать всю короткую прозу Беккета, написанную с 1954 по 1989 год в одном месте. Не публикуется только текст «The Lost Ones/Le Dépeupleur» (1966, 1970), опубликованный издательством «Опустошитель» сразу в двух хороших переводах. Многие тексты публикуются на русском впервые. За базу при переводе того или иного текста брался или французский, или английский оригинал, в зависимости от того, на каком языке текст был написан впервые. Автопереводы Беккета также брались во внимание. Во время работы большую помощь в интерпретации темных мест оказал один из ведущих специалистов по творчеству Беккета, профессор Крис Акерли. Датировка текстов соответствует датировке, принятой в издании Samuel Beckett. The Complete Short Prose, 1929-1989. ed. S.E. Gontarski. New York: Grove Press, 1995. Тексты будут публиковаться в хронологическом порядке и по одному в неделю.

Иллюстрации к текстам: Ирина Лисачева

Если пунктуация оригинального текста явным образом игнорирует правила пунктуации языка оригинала, его перевод игнорирует правила русской пунктуации.

Неделя 1: Из заброшенной работы

Неделя 2: Образ

Неделя 3: Воображение мертво вообразите

Неделя 4: Всё странное прочь

Неделя 5

Довольно

Всё что было раньше забыть. Не могу много за раз. Дает перу время записать. Не вижу его, но слышу там позади. Так тихо вокруг. Когда оно останавливается я продолжаю. Иногда оно отказывается. Когда оно отказывается я продолжаю. Много тишины не могу. Или это мой голос порой слишком слабый. Тот что от меня исходит. Вот и всё об искусстве и методе.

Я делал всё чего он желал. Я тоже этого желал. Для него. Когда бы он ни пожелал чего-нибудь я тоже. Для него. Стоило ему только сказать что́. Когда он ничего не желал я тоже. В этом смысле я не жил без желаний. Если бы он пожелал чего-нибудь для меня я бы тоже пожелал этого. Счастья к примеру. Или славы. У меня были только те желания которые он изъявлял. Но видимо он изъявлял все. Все его желания и нужды. Когда он умолкал он видимо был как я. Когда он говорил мне лизать его пенис я спешил сделать это. Я получал от этого удовлетворение. У нас видимо были общие удовлетворения. Общие нужды и удовлетворения.

Однажды он сказал мне оставить его. Он использовал именно этот глагол. Видимо он доживал последние дни. Не знаю хотел ли он чтобы я покинул его насовсем или отошел ненадолго. Не задавался этим вопросом. Я никогда не задавался никакими вопросами кроме его. Как бы то ни было я удрал не оглядываясь. Оказавшись недосягаемым для его голоса я ушел из его жизни. Может быть этого он и хотел. Есть вопросы которые видишь, но не задаешь себе. Видимо он доживал последние дни. Мне напротив до них еще было далеко. Я был из совсем другого поколения. Долго это не длилось. Теперь когда я погружаюсь в ночь у меня в черепе как бы проблески. Черствая земля, но не целиком. Будь у меня три или четыре жизни я может чего-нибудь бы достиг.

Мне было около шести когда он взял меня за руку. Только начал выбираться из детства. Но я довольно быстро выбрался окончательно. Это была левая рука. Быть справа было выше его сил. Мы продвигались бок о бок рука об руку. Хватало одной пары перчаток. Свободные или внешние руки висели голыми. Он не любил ощущение чужой кожи на своей коже. Слизистая оболочка другое дело. И тем не менее он порой снимал перчатку. Тогда мне нужно было снять мою. Так мы бывало покрывали около сотни метров связанные голыми конечностями. Редко больше. Для него этого было достаточно. Если бы меня спросили я бы сказал что противоположные руки плохо годятся для близости. Моей всегда было неудобно в его. Иногда руки разжимались. Хватка слабела и они падали. Часто минуты напролет они не смыкались снова. Пока его рука не хватала мою.

Это были хлопковые облегающие перчатки. Они не притупляли формы, а подчеркивали их упрощая. Моя естественно сидела слишком свободно в первые годы. Но я довольно быстро дорос до нее. Он сказал что у меня руки Водолея. Это такой небесный дом.

Все что я знаю исходит от него. Не буду повторять это по поводу каждого моего знания. Искусство комбинаторики не моя вина. Это проклятье небес. В остальном думаю невиновных.

Наша встреча. Уже сильно сгорбленный он тем не менее выглядел для меня гигантом. В конце концов его туловище стало перемещаться параллельно земле. Чтобы уравновесить эту аномалию он расставлял ноги в стороны и сгибал в коленях. Всё более плоские ступни смотрели в стороны. Его горизонт ограничивался землей по которой он ступал. Мелкий двигающийся ковер из торфа и втоптанных цветов. Он протягивал мне руку как усталая старая обезьяна высоко поднимая локоть. Мне достаточно было выпрямиться чтобы стать на три головы его выше. Однажды он остановился и сбивчиво объяснил мне что анатомия цельна.

Поначалу он всегда говорил на ходу. Вроде бы. Затем иногда на ходу иногда стоя. В конце концов только стоя. И голос становился всё слабее. Чтобы не заставлять его повторять одно и то же я наклонялся. Он останавливался и ждал пока я встану в позу. Как только уголком глаза он замечал мою голову на одном уровне со своей начинались шепоты. В девяти случаях из десяти они меня не касались. Но он хотел чтобы всё было услышано в том числе эякуляции и отрывки молитв которые он изливал на цветы под своими ногами.

Тогда он тоже остановился и подождал пока моя голова опустится прежде чем сказать мне оставить его. Я выдернул руку и удрал не оглядываясь. Два шага и я был потерян для него навсегда. Мы оторвались друг от друга если этого он хотел.

Изредка он говорил о геодезии. Но мы должно быть несколько раз покрыли длину земного экватора. Со средней скоростью примерно пять километров в день или ночь. Мы забывались в арифметике. Сколько исчислений в уме согнутыми вдвое рука об руку! Например возводили троичные числа в третью степень. Порой в потоках ливня. Худо-бедно врезаясь в его память кубы постепенно накапливались. Ввиду обратной операции на более поздней стадии. Когда время сделает свое дело.

Если бы меня надлежащим образом спросили я бы сказал да конечно концом этой долгой прогулки была моя жизнь. Скажем примерно последние одиннадцать тысяч километров. Начиная с того дня когда впервые упомянув о своем недомогании он сказал что думает что оно достигло своего предела. Будущее доказало его правоту. По крайней мере та его часть которую мы проводили в прошлое вместе.

Я вижу цветы у себя под ногами и есть другие. Те что мы топтали вместе. Впрочем это одни и те же.

В противоположность тому что я с удовольствием себе воображал он не был слеп. Просто медлителен. Однажды он остановился и сбивчиво описал свое зрение. В заключение сказав что думает что оно не станет хуже. Не знаю в какой степени это было заблуждением. Не задавался этим вопросом. Наклоняясь чтобы принять сообщение я замечал как косится на меня красновато-голубой на вид пораженный глаз.

Бывало он останавливался не говоря ни слова. То ли ему наконец было нечего сказать. То ли имея что сказать он наконец решал умолчать об этом. Я наклонялся как обычно чтобы не заставлять его повторяться и мы оставались в этой позе. Согнутые вдвое касаясь головами. Молча держась за руки. Пока вокруг нас одна за другой шли минуты. Рано или поздно его ступня отрывалась от цветов и мы шли дальше. А через несколько шагов бывало останавливались снова. Чтоб он мог высказать наконец что лежало у него на душе или снова решить умолчать об этом.

Другие основные случаи всплывают в сознании. Немедленная непрерванная коммуникация с немедленным отправлением. То же самое с задержанным отправлением. Задержанная непрерванная коммуникация с немедленным отправлением. То же самое с задержанным отправлением. Немедленная прерванная коммуникация с немедленным отправлением. То же самое с задержанным отправлением. Задержанная прерванная коммуникация с немедленным отправлением. То же самое с задержанным отправлением.

Тогда-то я и видно и жил тогда или никогда. Десять лет по меньшей мере. С того дня когда он неспешно провел тыльной стороной левой руки по своим сакральным руинам и изрек предсказание. До дня моего предполагаемого позора. Я вижу место за шаг до вершины. Два шага вперед и я уже спускаюсь по другому склону. Обернись я тогда я бы его не увидел.

Он любил карабкаться и следовательно я тоже. Он требовал самых крутых склонов. Его человеческая оболочка разбивалась на два равных сегмента. Благодаря сокращению нижнего из–за сгибания колен. При уклоне в сорок пять градусов его голова волочилась по земле. Откуда у него эта причуда не знаю. От любви к земле и к тысячам ароматов и оттенков цветов. Или от более грубых императивов анатомического порядка. Он никогда не поднимал этого вопроса. Достигнув вершины увы надо было спускаться.

Чтобы время от времени любоваться небом он доставал маленькое круглое зеркальце. Затуманив его своим дыханием и отполировав предплечьем он отыскивал в нем созвездия. Нашел! восклицал он имея в виду Лиру или Лебедя. И часто добавлял что небо всё то же.

Тем не менее мы не были в горах. Временами я различал на горизонте море уровень которого казался выше нашего. Был ли то бассейн какого-то широкого озера испарившегося или осушенного снизу? Не задавался этим вопросом.

Все эти понятия от него. Мне остается только комбинировать их по-своему. Было бы у меня три или четыре жизни вроде этой я бы мог оставить след.

Но мы часто натыкались на холмы метров сто высотой. С неохотой я поднимал глаза и различал ближайший на горизонте. Или вместо того чтобы двигаться вперед от того с которого мы только что спустились мы поднимались на него снова.

Я говорю о нашем последнем десятилетии заключенном между двумя описанными событиями. Оно покрывает те что были раньше и должно быть похоже на них как на братьев. К тем канувшим годам разумно будет отнести мое обучение. Поскольку не помню чтобы я научился чему-нибудь за те годы которые помню. Таким рассуждением я успокаиваю себя когда вдруг встаю в ступор перед тем что знаю.

Я связываю свой позор с местом возле вершины. А вот и нет это произошло на плоскости в полном спокойствии. Если бы я оглянулся то увидел бы его там где оставил. Какой-нибудь пустяк указал бы мне на мою ошибку если то была ошибка. Во все последующие годы я не исключал возможности отыскать его снова. Там где я его оставил или где-нибудь ещё. Или услышать как он зовет меня. В то же время твердя себе что он доживает последние дни. Но я не особенно на это рассчитывал. Поскольку я уже не поднимал глаз от цветов. А у него пропал голос. И как если бы этого было недостаточно я продолжал говорить себе что он доживает последние дни. Так что я довольно быстро перестал на это рассчитывать.

Не знаю какая сейчас погода. Но в моей жизни она была неизменно мягкой. Будто земля отдыхает весной. Я говорю о нашем полушарии. Тяжелые внезапные проливные дожди заставали нас врасплох. Но небо особенно не темнело. Я бы не заметил отсутствия ветра если бы он о нем не сказал. О ветре которого больше не было. О бурях которые он выстоял. Смело можно сказать что сметать было нечего. Даже цветы были без стеблей и прилипли к земле как кувшинки. Такими не украсить петлиц.

Мы не считали дни. Если я говорю о десяти годах то это благодаря нашему шагомеру. Общее число километров поделенное на среднее дневное число. Столько дней. Поделить. Такое-то число канун сакрума. Такое-то канун моего позора. Среднее дневное число каждый день новое. Вычесть. Поделить.

Ночь. Той же длины что и день в равноденствии без конца. Она опускается и мы продолжаем. Выдвигаемся до рассвета.

Положение покоя. Замкнутые один в другом согнутые втрое. Второй прямой угол в коленях. Я внутри. Вдвоем как один мы поворачиваемся другим боком когда он изъявляет желание. Я чувствую на себе по ночам всю его скрученную длину. Речь тут не столько о сне сколько о лежании. Потому что мы шли в полусне. Верхней рукой он держал и трогал меня где хотел. До известной степени. Другая терялась в моих волосах. Он шептал о вещах которых для него больше не было, а для меня быть не могло. Ветер в стеблях над землей. Тень и убежище леса.

Он не любил болтать. В среднем по сто слов в день и ночь. Рассредоточенных. Всего около миллиона. Много повторений. Эякуляций. Хватит чтобы затронуть тему не больше. Что я знаю о судьбе человека? Не задавался этим вопросом. Я больше знаю о редисках. К ним у него была склонность. Заприметив редиску я тут же сообщал об этом.

Мы жили на цветах. Годится для поддержания жизни. Он останавливался и не нагибаясь срывал охапку венчиков. И шел дальше пожевывая. Они как правило его успокаивали. Мы как правило были спокойны. Всё более и более. Всё было. Это понятие спокойствия исходит от него. Без него у меня бы его не было. Теперь я сотру всё кроме цветов. Больше никакого дождя. Никаких холмов. Ничего кроме нас двоих волочащихся по цветам. Довольно моей старой груди под тяжестью его старой ладони.

1965