Кого рассматривать как жертву: «носителей» моды или ее производителей? Какие опасности мода и модное поведение таит в наши дни? В рамках круглого стола магистратуры «Fashion Studies» книгу представили и обсудили Людмила Алябьева, Евгений Паперный и Линор Горалик.

Элисон Мэтьюс Дейвид исследовала моду как то, что может угрожать здоровью. В течение 10 лет она собирала факты, поднимала архивные данные и находила далеко не всегда видимые взаимосвязи того, какое влияние одежда оказывала на состояние здоровья тех, кто ее изготовлял, и тех, кто ее носил. Книга, охватывающая историю XIX-XX вв., подводит итог ее исследованиям и заставляет задуматься о природе случайностей, человеческих страстей и желании красиво одеваться.

Участники обсуждения:

Людмила Алябьева — шеф-редактор журнала «Теория моды», руководитель магистратуры «Fashion Studies»

Евгений Паперный — руководитель проектов «Здоровье Mail.RU» и «Дети Mail.RU»

Линор Горалик — поэт, писательница, эссеист, преподаватель магистратуры «Fashion Studies»

СМЕРТЬ, ТРУД И ПОТРЕБЛЕНИЕ

Людмила Алябьева:

Книга Э.М. Дэйвид начинается с отсылки к известному тексту итальянского поэта-романтика Джакомо Леопарди «Разговор моды и смерти» (1824). Этот тест всегда приводят в пример быстротечности и капризности моды. Однако Элисон приводит этот разговор совершенно по другой причине. Она говорит о том, что часто модные тенденции связаны с угрозой смерти. И раньше это касалось не только «носителей» одежды, но и ее производителей. Хороший пример: Шляпник из «Алисы в Стране чудес». Льюис Кэрролл ничего не изобретал. Правда в том, что в процессе создания шляп мастера контактировали с соединениями ртути, что в конечном итоге влияло на их организм и психоэмоциональное состояние. Такова реальность XIX века.

Отдельная глава книги посвящена тому, как люди оказываются пойманными различными механизмами или за что-то цепляются. Хрестоматийный пример — Айседора Дункан, чей шарф попал в ось колеса автомобиля. Или, например, сотни работниц приходили на работу в пышных юбках с модными кринолинами. К счастью, потом заботливый владелец одной из фабрик написал специальное распоряжение, чтобы девицы воздерживались от ношения смертельно опасных мод на работе.

Элисон рассказывает про балерин, которые становились жертвами своего профессионального облачения: балетные пачки очень хорошо горели. В то время существовали пачки из негорючих материалов, но они были не такими эффектными — не такими воздушными и прозрачными.

Балерины говорили: «Ну, сгоришь ты один раз, а танцевать вот в этом придется всю жизнь».

Но вернемся к ртути. Релевантны ли эти примеры современным медицинским знаниям?

Евгений Паперный:

Релевантны. Но важно понимать, что такие очевидные вещи как воздействие ртути, которая делает вас недостаточно вменяемым, вызывает боли в животе, делает зубы черными и ухудшает работу почек, не входили в сферу внимания врачей XIX века. Для того, чтобы медицина чем-то заинтересовалась — особенно медицина того времени — должен был быть материально подкрепленный запрос. И если медицинские проблемы состоятельного человека априори интересовали медика, то для того, чтобы понять, что все шляпники сходят с ума или все кожевенники испытывают проблемы с почками и так далее, кто-то предварительно должен прийти и заплатить врачу.

Ситуация изменилась только после того, как производство из кустарного стало фабричным, т.е. появился капиталист, который был готов финансировать поддержание здоровья высококвалифицированных работников. Так появилась гигиена труда.

Московский институт Ф.Ф. Эрисмана, занимающийся гигиеной, возник только после того, как ткачи в Хамовниках стали сотрудниками больших индустриальных предприятий и появились заказчики медицинских исследований. Врачи стали следить за факторами, которые влияют на здоровье рабочего человека. Все эти факторы были без особого труда раскрыты, потому что не трудно заметить, что ткачу не следует дышать хлопковой пылью, чтобы у него не возникал кашель, или что прачке стоит лишь не мочить руки, чтобы у нее не было экземы.

Линор Горалик:

Когда читала книгу, было чувство, что я вижу в ней некие темы, которые тоже имеют отношение к понятиям моды и жертвы. Первое — то, что мода и модные медиа делают с нашим сознанием, и те люди, для которых мода становится источником тревог. Вторая — финансовая — тема «моды-разорительницы», губившей состояния и судьбы.

Вторая половина XIX века — это период, когда потребление стало чудовищно демонстративным. Долгий период относительно мирного времени привел в тому, что накапливались большие капиталы и удешевлялось производство. Появилось много вещей, которые формально могли позволить люди с небольшим достатком, однако это выгрызало из их бюджета огромные суммы. Мы продолжаем жить в сформированном тогда мире. Есть тип люксового потребления, когда люди отдают за люксовые вещи 80% своей заработной платы. Однако в те времена считалось, что ситуация, когда служанку нельзя отличить от госпожи, губительна для морали. Сейчас даже у самых люксовых брендов очевидна демократизация стиля и фасонов.

В обсессивно-компульсивном романе Золя «Дамское счастье» совершенно блистательно проявляется пристрастие автора к материальной стороне мира. Там есть дама, которая разоряет своего мужа, доходит до воровства, ареста и позора. Золя разными способами винит создателя этого магазина. Он говорит о магазине как о ловушке, которая призвана заманивать и разорять женщин и их семьи. Это и есть задача нового чудовищного типа капиталиста. В отличие от семейной лавочки, владелец которой знал тебя, записывал в долг, помогал выживать и многое другое.

Если же говорить о здоровье, то медицина тоже оказывается модной или немодной. Поскольку запрос на нее формируется чаще всего тем же модным обеспеченным классом. Существуют модные и немодные заболевания, существуют модные и немодные методы их лечения — они изживают себя или наоборот доказывают эффективность и становятся стандартными.

ЖЕНЩИНЫ И КОРСЕТ

Людмила Алябьева:

Нам не так просто понять, как женщина XIX века ходила по городу и осваивала пространство. Если представить корсеты, кринолины и другие конструкции, то сразу возникает множество вопросов.

Корсет на протяжении многих веков был предметом жесткой критики. Поначалу духовенство видело в нем пример тщеславия: она хочет быть красивой, хочет привлекать к своим формам внимание противоположного пола. Со временем дискурс меняется: если до наступления XIX века говорят о тщеславии, то с его наступлением начинают говорить о гигиене и здоровье женщины. Корсет начинают критиковать как раз с этих позиций.

Есть замечательная монография Валери Стил «Корсет», которая в том числе рассказывает о перегибах в отношении к корсету и о том, как он демонизировался.

Евгений Паперный:

Могу дать прекрасный пример перегиба. Есть стандартное обвинение корсетов, что они не дает дышать и затянутая в него женщина падает в обморок. Но важно понимать, что зачастую это происходило в помещениях, которые освещалось газом или свечой. Поэтому люди еще и просто угорали и корсет чаще всего был ни при чем.

Линор Горалик:

Чудовищно затянутые талии — в некотором смысле миф и преувеличение. Когда нам говорят «талия 18 дюймов», мы забываем о каком росте идет речь. Люди были меньше ростом, чем сегодня. Талия 18 дюймов тогда, это 23 сейчас.

И еще важный нюанс: полное облачение женщины могло весить до 18 килограммов. 18 килограммов одежды и целый день на ногах, проведенный в душном помещении, — человек вполне может потерять сознание.

МУЖЧИНЫ И ВОРОТНИЧКИ

Людмила Алябьева:

Мужчинам книга тоже уделяет внимание. В частности, есть глава о сменных стоячих воротничках, впервые появившихся в 1827 году. Мужчины довольно долго ими пользовались, поскольку не было возможности менять рубашку ежедневно. Очень часто случаи различных заболеваний связывали с ношением этих воротничков.

Евгений Паперный:

У нас есть сонная артерия. В одном месте она раздваивается и на развилке есть место, которое называется каротидный синус. Если упрощать, это датчик, с помощью которого мозг получает информацию о давлении в кровеносной системе и дает сердцу обратную связь о том, как ему работать. В некоторых восточных единоборствах в эту точку бьют, чтобы остановить сердце.

Люди с сердечно-сосудистыми заболеваниями знают, что эту точку можно правильно помассировать и частота сердечных сокращений немного успокоится. Но если вы носите упирающийся в шею плотный воротничок и он геометрически совпал с этой точкой, то работа внутреннего датчика искажается. В результате у вас будет приостанавливаться сердце и периодически случаться обмороки. В какой-то момент можно потерять сознание и, например, неудачно упасть или задохнуться.

ЗЕЛЕНЫЙ И ФИОЛЕТОВЫЙ

Людмила Алябьева:

В 60-е гг. XIX в. химическая промышленность начинает активно искать способы производства искусственных красителей, позднее — материалов. Ранее красители были очень дорогими — и чем более интенсивен цвет, тем одежда была дороже. Но в какой-то момент промышленная химия начинает свое бурное развитие и возникает огромное количество ярких красителей. Цепочка открытий приводит к тому, что цвет демократизируется.

Однако практически все красители — химически активные вещества. Многие из них несли огромную опасность. При этом, поскольку они не встречаются в природе, кожа не является для них серьезным барьером.

Зеленый краситель, который делался из мышьяка, отравлял своих производителей и викторианских модниц. Речь идет о платьях и перчатках — о вещах, которые предполагали постоянное соприкосновение и трение о кожу.

В 1856 году был изобретен безопасный и очень популярный краситель, вошедший в массовое производство, — анилиновый фиолетовый.

Фиолетовый краситель — мовеин — изобретается совершенно случайно. Юный лондонский химик Уильям Генри Перкин пытается создать в лаборатории лекарство от малярии, ибо таков заказ Британской империи. В поисках лекарства Перкин создает различные соединения, у него ничего не получается, он в отчаянии бросает смесь и уходит на выходные. Вернувшись, он обнаруживает, что смесь окрасилась в яркий фиолетовый цвет.

Кроме химии, Перкин, увлекался живописью. Он решил использовать вещество в качестве краски рисовании. Оказалось, что пигмент очень устойчив.

На портретах Перкин всегда изображен с отрезом фиолетовой ткани.

ПЛАСТИЧЕСКАЯ ХИРУРГИЯ

Людмила Алябьева:

В какой-то момент Элисон упоминает и новомодные увлечения, в том числе пластическую хирургию. Переделывание себя — это тоже жертва моде?

Евгений Паперный:

Как рассказывали мне мои друзья пластические хирурги, наиболее частая причина первого обращения женщин к пластическому хирургу — это желание вернуть мужа. Желание измениться и улучшиться с тем, чтобы добиться какой-то своей жизненной цели, нормально. Но вредно неумеренное употребление чего угодно.

Линор Горалик:

Мне кажется, что со словом «жертва» надо обходиться крайне осторожно. Жертва — это человек, по отношению к которому совершено насилие, когда он полностью лишен контроля над ситуацией.

Является ли, например, то, что внушает человеку медийное пространство, полным контролем над его сознанием? Где та грань, начиная с которой человек полностью теряет себя?

Когда он начинает считать, что быть красивым, как это понимают нынешние массмедиа, — это центральная задача жизни, на которую могут уходить все его ресурсы? Между желанием улучшить свою внешность в пределах разумного и бездумным следованием моде огромная разница.

Первое, что спрашивает врач, к которому обращаются по поводу пластической хирургии, — были ли процедуры до этого и сколько их было. Если выясняется, что их было какое-то количество и не одна, то пластический хирург просит справку от психиатра. Ведь неизвестно, что движет человеком: желание выглядеть чуть моложе и сделать лицо симметричней или же обсессия.

МОДА И ДЕТИ

Людмила Алябьева:

Вплоть до XIX века дети страдали от моды точь-в-точь как взрослые, поскольку детский костюм не отличался от взрослого.

Появление детской моды совпало с появлением новых и непроверенных материалов. Так, например, воспламенялись пижамы и рубашки из очень популярной и приятной на ощупь ткани — байки.

Интересно, что когда была изобретена негорючая байка Перкина, то их реклама звучала так: «Негорючие байки Перкина, так настойчиво рекомендуемые судмедэкспертами».

Евгений Паперный:

Сейчас с детской одеждой все достаточно жестко. Есть процедуры, которые минимизируют риски для ребенка. Самое опасное в современной одежде для ребенка — это тот пакетик, на котором написано Do not eat.

Линор Горалик:

В США детскую одежду лицензируют так же, как и лекарства. Но можно говорить о моде и детях и с психологической точки зрения — в контексте рекламы, направленной на детей и подростков, и в контексте детской фрустрации по поводу собственного тела, которая наступает все раньше и раньше.

Ребенок находится в очень сложном положении. До очень позднего возраста во многом количестве семей не он сам, а за него выбирают одежду. У меня самой была прекрасная семья, но я помню одежду, которую я ненавидела, но которую надо было надевать, потому что в этом ходят в гости, когда холодно и т.д…

Так было устроено общество — ребенка одевали. Сейчас же ребенок все чаще становится актантом потребления. Ему предоставляется выбор. Но ребенок хуже понимает, что такое финансы и что такое реклама. Он хуже понимает, когда им манипулируют в магазине.

Одна из самых интересных европейских практик, которые я видела в последнее время, — уроки рекламы. На них ребенка учат понимать рекламу и отвечать на три вопроса: кто со мной разговаривает? чего от меня хотят? согласен ли я на это? По-моему, это важно и для взрослых.

ВЕЯНИЯ МОДЫ

Людмила Алябьева:

Тема морали и безнравственности является, наверное, господствующим дискурсом в моде. Многие века ее исключительно критикуют с точки зрения морали, прежде всего (нескромная, тщеславная и т.п.). Существует огромное количество памфлетов и карикатур, на которых модницы изображены в огромных кринолинах или париках и которые делают все, что велит им мода.

Бернард Шоу тоже поделился своей рефлексией о современном ему мужском костюме: «Теперь оказалось, что причина ревматизма — мои кожаные подтяжки, а шляпная подкладка сулит мне менингит… мой воротничок лишает меня голоса, мой жилет угрожает мне ожирением сердца, брюки таят водянку… Прощайте. Холера подступает, и я чувствую, что моя хлопковая рубашка послужит мне саваном».

Сам Шоу в преклонном возрасте увлекся теорией немецкого гигиениста Густава Йегера, который считал, что единственно правильным материалом для изготовления любой одежды является чистая шерсть. Шоу, как и сам Йегер и тысячи его последователей, облачился в шерстяной костюм и в шерстяное нижнее белье.

Линор Горалик:

Я сторонник теории, что начиная с какого-то возраста неврозу легче потакать, чем вылечить. Поэтому у меня нет никакого безапелляционного мнения относительно того, что человек должен делать со своим лицом, телом и обликом. Но я знаю другое…

Есть странный феномен: когда человек смотрит на свою фотографию 20-летней давности, то испытывает ужас от того, как это можно было носить. Сейчас, в эпоху принципиально новой визуальности, мы делаем свои фотографии очень часто, поэтому 20 лет спустя нас ждут великие открытия. Потому что очень многое из того, что мы сейчас носим, чем красимся, как двигаемся и какие позы принимаем, будет казаться ужасным. А люди, которые выглядели бы так в настоящий момент, будут казаться нам жертвами моды. Ужасно интересно, как наша собственная оптика с течением времени меняется от оптики последователя к оптике признания себя жертвы моды.

Людмила Алябьева:

Нужно встречаться через 20 лет.