Юк Хуэй: «Современная идея бессмертия – это ложное обещание техники»
12 сентября в Екатеринбурге начнет работу симпозиум 5-й Уральской индустриальной биеннале современного искусства, посвященный теме бессмертия и раскрывающий интеллектуальный контекст, в котором существуют ее выставки. Проблема бессмертия будет рассмотрена с нескольких сторон: биологической (генетика, биоинженерия, экология), социальной и философской.
Одним из спикеров симпозиума станет философ Юк Хуэй, занимающийся исследованием техники и, помимо прочего, работающий над альтернативной архитектурой социальных сетей. В отличие от многих коллег, Юк, получивший образование инженера-программиста, не разделяет необоснованно пессимистического (или, наоборот, оптимистического) взгляда на технологии и инновации, вместо этого предлагая внимательно изучать их эпистемологические и онтологические основания. В своей первой монографии «О способе существования цифровых объектов» (On the Existence of Digital Object) он, вдохновляясь работами философа Жильбера Симондона, описывает то, как существуют цифровые технологии. Его вторая книга «Вопрос о технике в Китае» (The Question Concerning Technology in China) посвящена китайской мысли и тому, как она может помочь в разрешении проблем и конфликтов, вызванных слишком узким и однородным понимание современной техники.
15 сентября на симпозиуме Юк расскажет о своей новой работе «Рекурсивность и контингентность» (Recursivity and Contingency), которая вскоре выйдет на русском языке и которая посвящена кибернетике и тому, как формировалась кибернетическая мысль в философии, начиная с Канта. В преддверие выступления главный редактор сигмы Кирилл Роженцов поговорил с гонконгским философом о контексте книги, разнице между механизмом и организмом, общем истоке экологического, акселерационистского и трансгуманистического мышления и техноразнообразии, необходимом для предотвращения глобальной катастрофы.
Мы также опубликовали фрагмент из книги, готовящейся к публикации издательством фонда V-A-C, в котором Юк разрабатывает вопросы, затронутые в ходе интервью.
Регистрация на лекцию — https://nccaural.timepad.ru/event/1058032/
Почему вы выбрали контингентность и рекурсивность в качестве центральных понятий для вашей последней книги?
Книга «Рекурсивность и контингентность», которая должна вот-вот выйти на русском языке, описывает то, что я называю новым условием философствования. Мы знаем, что господствующей эпистемологией в XVII и начале XVIII века был механицизм — это можно увидеть, например, в трудах Рене Декарта и физике Кеплера и Ньютона. Декарт понимал все существующее с точки зрения принципов автоматики — каждое животное, каждое растение, человеческое тело и даже мироздание. В «Размышлениях о первой философии» он, например, пишет, что прохожие, которых он видит из окна своего дома, могут на самом деле быть роботами в плащах и шляпах. Такой способ мышления мы можем обобщить как механистическое мировоззрение и также условие философствования в тот период. Но подобный способ мышления достигает своего предела в вопросе, сформулированном Иммануилом Кантом в одной из его ранних работ — что такое гусеница? Как вообще возможно тело животного? Этот вопрос составляет основу нового органического способа мышления, который наметился к концу XVIII века.
Самой важной работой Канта для меня является «Критика способности суждения» — книга, вдохновленная и посвященная вопросу об организме. Организм — это не просто растение или животное, это понятие, которое становится новым условием философствования. Иначе говоря, чтобы существовать впредь, философия должна была стать органической. Вторая часть «Критики способности суждения» посвящена телеологическому суждению, которое, по сути, устроено как организм. Оно рефлексивно, а не механистично. Мы не следуем предзаданным правилам, начиная с универсалий и применяя их к партикуляриям — так Кант описывал процесс мышления в «Критике чистого разума». Вместо этого мы начинаем с партикулярий и достигаем универсалий посредством мышления. Это органическое основание, при котором суждение всегда возвращается к себе, чтобы решить, каким будет следующий шаг, и проверить, был ли соблюден закон.
Мы не можем утверждать, что ИИ подобен человеческому разуму, но машины, которые мы создаем, своим функционированием все больше походят на организмы
Позже другие философы использовали и развивали эту модель — например, Шеллинг, особенно в ранних работах, посвященных философии природы, а также Фихте и Гегель. Именно тогда организм стал антитезисом по отношению к механизму. Эта идея существовала на протяжении всей истории мысли. Мы обнаруживаем ее в философии организма Альфреда Норта Уайтхеда, в общей теории систем Людвига фон Берталанфи. Но вопрос в том, насколько это разграничение по-прежнему оправдано? Я хочу здесь сделать скачок к 1948-му году, когда была опубликована «Кибернетика, или управление и связь в животном и машине» Норберта Винера. Ее первая глава называется «Ньютоново и бергсоново время». Первое из них обратимо, но второе, творческое и биологическое, — нет. Как мы знаем, в своих работах Бергсон пытался осмыслить агрессивную индустриализацию и господство физики в науке, критика механицизма присутствует во всех его работах от «Опыта о непосредственных данных сознания» до «Двух источников морали и религии». Винер же утверждает, что новые науки, появившиеся со времен Бергсона, — термодинамика, квантовая физика, статистическая механика — позволяют нам представить новый тип машины, способной преодолеть противопоставление витализма и механицизма, организма и механизма. Он говорит, конечно, о кибернетической машине, основанной на принципе обратной связи.
Если Винер прав, то нам нужно спросить себя — что произойдет, когда это противопоставление будет преодолено? Многие современные исследователи и философы критикуют технологии за их механистичность, что мне кажется устаревшей иллюзией. С приходом машинного обучения и искусственного интеллекта ситуация изменилась. Конечно, мы не можем утверждать, что ИИ подобен человеческому разуму, но машины, которые мы создаем, своим функционированием все больше походят на организмы. Основные предпосылки и предположения, которые мы используем для их различения, больше неприменимы.
Если я правильно понимаю, понятия контингентности и рекурсивности позволяют вам анализировать технологии, избегая этого неоднозначного и устаревшего разграничения на механизм и организм.
Позвольте мне сказать несколько слов о контингентности. Поскольку картезианский механизм вроде часов или парового двигателя характеризуется причинной линейной зависимостью, он будет уничтожен, если вдруг произойдет контингентое событие. Но организм характеризуется рекурсивной причинной зависимостью. Если со мной случится что-то плохое, я смогу восстановиться так же, как и муравей сможет сохранить равновесие, если потеряет конечность. Коренным отличием организма от механизма является его способность приспосабливаться и регулировать собственные процессы. Рекурсивность и контингентность — это то, что характеризует поведение организма. И если мы посмотрим на машинное обучение, то увидим, что контингентность необходима для совершенствования машинного интеллекта — то есть существует фундаментальное различие между машинами, которые конструируем мы, и машинами, существовавшими во времена Декарта.
Я хотел не только описать эти два понятия, но также расширить их значения. Рекурсивность для меня означает не только обратную связь. Я хотел вывести это понятие за пределы кибернетики, а контингентность — за пределы модальной логики и теории вероятностей. Ближе к концу книги я использую понятие контингентности, чтобы сформулировать, почему нам необходимо то, что я называю «техноразнообразием». Это аналог биоразнообразия, означающий, что мы должны уйти от понимания техники как однородного универсального медиума и вернуть разнообразие видов техники, основанных на разных эпистемологиях и онтологиях. Таким образом, мы сможем найти выход из того тупика, в который нас завело технологическое развитие, — с его идеями о сингулярности, развитии ИИ и «человеке божественном».
Я бы хотел немного отвлечься от основной мысли и спросить, что вы думаете о работах Квентина Мейясу, посвященных контингентности, и как, по-вашему, его мысль соотносится с тем конфликтом эпистемологий, который вы описали.
Книга Мейясу «После конечности» и его ранняя работа «Божественное несуществование» очень важны для понимания контингентности. То, чему Мейясу бросает вызов — это наш способ познания, основанный на том, что он называет корреляционизмом, то есть особым отношением между человеческим субъектом и объектом. Кант описал его в «Критике чистого разума», введя различие между ноуменом и феноменом. По сути, он имел в виду, что каждый объект является объектом опыта, и Мейясу спрашивает, где может располагаться знание, которое не основано на этом субъектно-объектном отношении. Например, то знание, которое существовало до появления человека. Абсолютная контингентность, согласно его рассуждению, выходит за рамки корреляционизма.
Любая система знания, которая старается представить себя всеобъемлющей, всегда на самом деле недостаточна, поскольку ее преследует призрак абсолютной контингентности
В своей книге я специально обращаюсь к эссе Мейясу, которая называется “Iteration, Reiteration, Repetition: A Speculative Analysis of the Meaningless Sign”. Иногда мне кажется, что когда он пытается обойти субъектно-объектный корреляционизм, он скатывается к компьютационализму. Например, современные машины, работающие с большими данными, не требуют участия человеческого субъекта — именно о таком знании и говорит Мейясу. Но как мне кажется, недостаточно и попросту опасно обращаться к компьютационализму, который сам по себе основан на парадоксе. С одной стороны, он отрицает человеческую агентность и хочет заново смоделировать ее, взяв за образец машину. С другой стороны, эта машина сама основана на человеческом способе мышления. Мейясу не вывел новой эпистемологии. Один из примеров некорреляционистской эпистемологии, который он приводит, — это реитерация, которая отличается от простого повторения или итерации и которую я в своей книге называю вычислительной рекурсией. Но ее уже исследовал Курт Гедель аж в 1930-х годах.
Можем ли мы как-то использовать то, что Мейясу назвал абсолютной контингентностью? Для меня это точно не значит, что мы должны положиться на компьютеры и отрицать человеческую субъектность. Это бессмыслица. Позитивным использованием абсолютной контингентности, по-моему, станет указание на то, что любая вычислительная модель всегда остается незавершенной. Любая система знания, которая старается представить себя всеобъемлющей, всегда на самом деле недостаточна, поскольку ее преследует призрак абсолютной контингентности. Чтобы избежать всеобъемлющего организменного становления техники, мы должны утвердить позитивное использование контингентности с помощью фрагментации той системы знания, которую мы унаследовали. Иными словами, мы должны вернуться к техноразнообразию. В моей предыдущей книге «Вопрос о технике в Китае» я писал, что не существует лишь одной техники и одного способа мыслить о технике, но есть разные космотехники, основанные на разных эпистемологических и онтологических допущениях.
Но как, по-вашему, эта система знания, появившаяся с Кантом, стала господствующей? Не это ли Хайдеггер называет поставом в своем эссе «К вопросу о технике», к названию которого отсылает ваша предыдущая книга.
Это исторический вопрос — почему современная наука и техника не появились в Китае или Индии. Почему в Европе? Биолог, впоследствие ставший китаистом, Джозеф Нидэм много писал об этой проблеме. Видите ли, в его время многие историки думали (а некоторые и сейчас продолжают думать), что Китай отставал от Европы в технологическом развитии, в то время как другие исследователи верили, что до XVI века он даже опережал ее. Но этот спор упускает из вида саму суть вопроса. Нидэм утверждал, что неуместно сравнивать Китай с Европой. Он подчеркивал, что наука и техника и того и другого региона основаны на двух разных типах мышления, и чтобы понять их, необходимо понять мышление, которое лежит в их основе.
В 1949 году — через год после издания «Кибернетики» Винера — Хайдеггер прочитал лекцию, которую позже опубликовали в виде эссе под названием «К вопросу о технике». В нем он задается вопросом, что является сущностью современной техники, и пытается пойти дальше ее утилитарного понимания. Согласно Хайдеггеру, у нее две сущности. Первая — это techne, унаследованная от древних греков и обозначающая poesis, то есть производство, произведение (здесь и дальше термины даны в переводе Бибихина — прим. переводчика). Это произведение очень важно, поскольку его конечный telos — раскрытие потаенного. Греки называли это aleteia — истиной. Но сущность современной техники больше не techne, а скорее то, что Хайдеггер называет Gestell или постав. Что в данном случае поставляется? Ресурсы. Все становится так называемым «состоящим-в-наличии». Его работа завоевала признание по всему миру, но как европейский мыслитель он не стал (и ему не нужно было) отвечать на вопрос, как мы можем описать технику, отличную от господствующей европейской техники.
Я подчеркиваю важность концепции техноразнообразия, поскольку нам необходимо поместить технику в локальный контекст
Что насчет техники Китая, Индии или России? Можем ли мы свести их к древнегреческому techne? Не думаю, поскольку вопрос о бытии, например, не ставился в китайской мысли. Мы не можем просто свести все виды техники к тем сущностям, которые описал Хайдеггер. Название моей книги и отсылает к его эссе, потому что необходимо описать множество космотехник и понять, как они соотносятся с современной техникой. Я хочу подчеркнуть, что я не имею в виду, будто Китай сможет вернуться к традиционному способу мышления или что Россия сможет отбросить современную технику и вернуться к тому, что Александр Дугин называет русской эпистемой. Идея возвращения — это всегда ловушка, поскольку легко становится жертвой протофашизма. Вместо того, чтобы заново изобретать политику идентичностей, нам нужна новая методология.
Пока мы разговариваем, в Бразилии бушуют пожары. Я буду выступать там с презентацией моей книги сразу после Екатеринбурга. Мы можем видеть, как определенная эпистема приводит к катастрофам, и нам приходится за это платить. Я подчеркиваю важность концепции техноразнообразия, поскольку нам необходимо поместить технику в локальный контекст. Не только для того, чтобы препятствовать нашему собственному превращению в ресурс, но также для того, чтобы обратить процесс и найти способ изменить Gestell. Позвольте привести пример. Пестицид понимают как универсальную технологию и используют везде, где есть насекомые. Но в разных местах его использование может привести к разным последствиям и даже к катастрофам. А если мы обратимся к местным методам борьбы с насекомыми, то обнаружим, что проблему можно решить с помощью, например, выращивания определенных растений, ядовитых для вредителей. Это не значит, что не нужно использовать пестицид. Просто не нужно рассматривать его как универсальное решение насущных проблем. Идея состоит не только в сохранении различных методик и техник, но также в переустройстве постава с помощью описания разных форм технологического развития и инновации. Этого нам сейчас не хватает. Разные страны соревнуются в совершенствовании искусственного интеллекта и машинного обучения, каждая хочет стать лидером в этих областях. Конечно, нет ничего плохого в исследовании потенциала ИИ, но если мы продолжим эту тенденцию, начатую прогрессивистами XVIII века, мы обречены.
Другая важная проблема — это кибернетика. Для Хайдеггера ее появление, помимо прочего, означало конец метафизики и философии. Что это значит? С одной стороны, что техника уже завершила философию, с другой, что мировая цивилизация отныне будет основана на западноевропейской мысли. Это уже геополитика, а не просто философия.
А что вы думаете об экологии, которая на сегодняшний день считается, по сути, единственным способом смягчить ущерб, нанесенный техникой? В вашей книге она почти не упоминается.
Экология — очень сложное понятие, к которому я отношусь с большим скепсисом. Мы не должны забывать, что холизм, являющийся сущностной характеристикой экологии, был официально признан нацистской партией в Германии и экологическое движение был тесно связано с нацизмом. Но мы также должны понимать, что понятие экологии, введенное биологом-дарвинистом Эрнстом Геккелем в конце XIX века, сначала означало попросту совокупность всех связей между организмом и средой и принадлежит тому же направлению мысли, что и кантовская «Критика способности суждения». Оно появилось в контексте движения против механистического индустриализма XIX века, ведь в то время никому не было дела до проблем окружающей среды — лишь до освоения природных ресурсов и добычи полезных ископаемых.
То, как мы думаем о возможности управления Землей посредством экологической регуляции, — кибернетический способ мышления
Шеллинг, мысливший природу как единый организм, положил начало другой традиции — геологи вроде Джеймса Хаттона начали думать о Земле как о суперорганизме, а гораздо позже появилась концепция Гайи Джеймса Лавлока. Здесь я хочу процитировать медиа теоретика Маршалла Маклюэна, который в одном из интервью сказал, что запуск первого советского спутника в 1957 году ознаменовал конец природы и рождение экологии. Именно с того момента Земля стала превращаться в артефакт, продукт человеческой деятельности. Это замечание очень важно, потому что, по сути, означает, что экология тесно связана с кибернетикой. То, как мы думаем о возможности управления Землей посредством экологической регуляции, — кибернетический способ мышления. Способность управлять и воссоздавать по необходимости Землю через человеческое воздействие и участие в планетарных геохимических процессах — именно это и называется антропоценом. Мы не должны быть настолько наивными, чтобы думать об экологии просто лишь как о защите природы.
Но почему вы так скептически относитесь к кибернетическому мышлению?
Именно это Хайдеггер и называл поставом. Мы верим, что можем регулировать Землю, а в случае неудачи переселимся на Марс. Илон Маск вслед за Бакминстером Фуллером мыслит Землю как космический корабль, с которым мы можем сколько угодно экспериментировать. Но мы не обращаем внимания, насколько преувеличиваем, когда думаем о Земле как о кибернетической системе. Почему мы уверены, что сможем управлять всей планетой? Есть очень интересная статья Грегори Бейтсона под названием «Кибернетика Я», основанная на результатах исследования программы Анонимных Алкоголиков. Алкоголик не должен пить, но каждый раз говорит, что от одного стаканчика ничего не будет. После первого все в порядке, и ему не страшно выпить еще один. После двух он скажет — почему бы не выпить третий? Это петля положительной обратной связи, из которой можно выбраться только через осознание чего-то неизбежного и смертельного — например, онкологического заболевания. Или
Так как кибернетическая логика может помочь нам присвоить технику? Мы не должны возвращаться к спиритуализму, конечно, мы должны изобретать новые парадигмы, отличные от той, в которой мы живем. Ницше пишет в «Воле к власти» о науке как о
Раз уж мы говорим об искусстве, давайте обсудим Уральскую биеннале, на которой вы будете выступать. Как проблема бессмертия соотносится с вашими исследованиями? Кажется, что бессмертие неразрывно и неизбежно связано с техническим мышлением, которое вы описали.
Куратор биеннале Шаоюй Вэн упоминала, что на нее повлияли мои работы. В 2018 году я написал небольшой текст для каталога, посвященного будущему техники, который она редактировала. В нем я размышлял о том, как можно преодолеть акселерационизм. Вы знаете, что сегодня очень популярна мысль, что нам нужно ускоряться до тех пор, пока капитализм не закончится. Он изображается как карикатурный дряхлый старик, которому все сложнее справляться с современной техникой и который постепенно умирает. Мне очень жаль, но ничего подобного не произойдет, потому что этот способ мышления все также основан на однородном взгляде на технику и историческое время. Кураторский текст Уральской биеннале резонирует с моей работой, посвященной техноразнообразию и тому, как можно преодолеть трансгуманизм и некоторые аспекты акселерационизма.
Какова тогда ваша критика господствующего дискурса бессмертия?
Мы смертны, и все наши идеи о природе, культуре, демократии и смысле существования основаны на конечности нашей жизни — том, что Хайдеггер называл бытием-к-смерти. Это главная предпосылка нашего понимания мира. Что значит быть бессмертным? Это значит, что не стоит больше вопрос конечности нашей жизни и нам необходимо переосмыслить все наше существование. Я не против бессмертия, но я против его современного логического обоснования, которое, по сути, превратило его в корпоративный проект — особенно в случае адептов трансгуманистического движения и предпринимателей из Кремниевой долины. В конечном счете они просто хотят продать вам оборудование для совершенствования тела, продать вам медикаменты или, например, технологии по переливанию крови. Вы знали, что основатель Paypal Питер Тиль регулярно переливает себе кровь молодых людей? Конечно, это напоминает эксперименты Александра Богданова, но контекст тех раннесоветских исследований был совершенно иной.
Эта идеология все еще «человеческая, слишком человеческая». Мы должны двигаться дальше
По сути, это новый тип потребительства, основанный на идее, что мы сможем избежать смерти и в конечном итоге сбежать с Земли. Вопрос о конечности нашей планеты — следующий, что нам придется решать после разрешения вопроса о конечности человеческой жизни. То, что они хотят нам продать, — это не решение, а источник проблемы. Не то что я не хотел бы жить вечно, но если мы хотим стать бессмертными, нам нужно переосмыслить вообще все. И я не вижу, чтобы это происходило. Бессмертие, которое у нас есть, — это всего лишь большой бизнес. Идея Рэя Курцвейла о сингулярности, идеи Илона Маска об усовершенствовании интеллекта и увеличении длительности жизни, современная идея бессмертия в целом — это ложное обещание техники. Эта идеология все еще «человеческая, слишком человеческая». Мы должны двигаться дальше.
А есть ли какой-то способ присвоить технику в повседневности? Можем ли мы делать что-то помимо теоретизирования?
Я приветствую духовные практики, будь то индивидуальные или коллективные. Но мне кажется, более насущным является вопрос технологического развития. Мы представляем технический прогресс очень однородно. Как мы можем подойти к проблеме техноразнообразия с практической точки зрения? Нам нужны новые институции и рабочие группы для открытия новых возможностей. Один простой пример — до того, как стать философом, я был инженером в области вычислительных машин. И когда я рассматриваю какую-либо технологию, я всегда спрашиваю, какие эпистемологические и онтологические допущения лежат в ее основе. Каждая технология подразумевает определенных акторов — кто они? Какие между ними отношения? Насколько вообще оправданы эти допущения? В прошлый раз, когда я читал лекцию в России, я рассказывал про социальные сети. Все мы используем фейсбук, который основан на идее, что каждый человек — это социальный атом. А общественные отношения понимаются как линии, связывающие точки. Существуют ли другие модели? Можно ли понимать личность и коллектив по-другому? Если активисты хотят создать какой-то другой фейсбук, исходя только лишь из идеи сопротивления, то это всего лишь укрепляет эпистемологические допущения фейсбука, который у нас уже есть. Это не может привести к освобождению, поскольку освобождение требует радикального изменения в образе мысли и жизни.
Техноразнообразие можно рассматривать с двух точек зрения. Первая — эпистемическая, то есть укорененная в культуре. Нам нужно вернуться к китайской космотехнике, русской космотехнике. Другая — эпистемологическая. Какие допущения лежат в основе техники? Есть ли другие возможности? Техника стала универсальной, поскольку мы всегда думаем, что нужно приспосабливаться к новым технологиям без лишних вопросов. Каждое сомнение сопровождается тревогой, что ты отстанешь и проиграешь в экономической конкуренции. Все работают над созданием ИИ, но какой именно интеллект они хотят создать? Какие общественные изменения они хотят вызвать? Это не только практические вопросы. Проблема, как мне кажется, в том, что мы еще даже не готовы как следует подумать над этими проблемами. Сейчас в человеческой истории наступил критический момент — глобальное потепление, пожары в Бразилии, угрозы ИИ и так далее. Наиважнейшая цель — это вернуться к вопросу о технике, но для этого недостаточно усилий одного человека, это должны быть коллективные проекты. И я призываю сообщество к совместной работе по раскрытию новых возможностей — работе настолько радикальной, насколько это возможно.
Помощь с редактурой Женя Л Збань
