Для всякого, кто знаком с наследием выдающихся французских философов Ж.Делёза и Ф.Гваттари, их тексты по мере сравнительного прочтения могли поставить немало сложных проблем, напоминая распутывание большого узла или сборку кубика Рубика, по ходу которой возникают комбинации, кажущиеся или являющиеся более запутанными, чем первоначальное состояние.

Одной из таких нерешаемых с ходу проблем является следующая: как выйти за пределы не только религиозной, но и гуманистической идеологии, — а значит заменить её адекватным философским мировоззрением, сообразным с современной научной картиной мира? В этом смысле данный текст продолжает развитием тем и вопросов, поставленных в письме к N.N. о пересечении порога эдипальной стратификации капиталистического бессознательного, опубликованном в виде статьи "Прыжки через порог", конкретизируя пост-гуманистическую картину восприятия и действия.

Адекватная же философия предполагает несколько критериев, в том числе:

1. Материализм, то есть исключение заведомо ложных учений о потустороннем мире, об уникальной душе, о сверхъестественном творце всего сущего и прочих вещах, верить в которые глупо и вредно.

2. Объяснять способ взаимодействия объектов, изучаемых различными науками, в особенности — тех, которыми мы сами составлены. При этом их стыковка должна быть представлена не как некий уникальный случай («антропный», он же "диванный" принцип), а как частный случай общей закономерности (принцип Галилея).

3. Позволять делать практические выводы относительно устройства и изменения собственной и общественной жизни.

В неразвитом виде эти принципы содержатся уже у Маркса, который в молодости исписал вместе с Энгельсом три тома общим объёмом свыше тысячи страниц, посвящённых критике идеологий в философии, праве и экономике (Святое Семейство, Немецкая идеология и Нищета философии); впоследствии занимался научным исследованием экономики, делая из него выводы о том, что исходя из свойственных ему противоречий капитализм погибнет, и подтолкнуть его следует примерно таким-то способом.

Вместе с тем у Маркса в системе не исследованы конкретные способы взаимосвязи социально-экономических структур с двумя группами факторов производства:

1. Физическими, биологическими, физиологическими и т.д.

2. Психическими, языковыми, культурными и т.д.

Если с первыми всё примерно ясно, то вторые, вследствие неразвитости т. н. гуманитарных наук, надо сперва прояснить. К примеру, в психологии, в культурологии, в политологии и тому подобных дисциплинах всё ещё полно понятий и теорий, которым в действительности ничего не соответствует. И ещё больше таких, которые следует доводить до ума. К примеру, теория характера в психологии до сих пор отсутствует, а «теорий личности» насчитывается несколько десятков. А если сам предмет неясен, то и вопрос о его соединении с предметом экономики, физиологии, физики, биологии и т.д. — затрудняется.

Идеи Гваттари и Делёза хороши тем, что они пытаются решить эту проблему благодаря тому, что успешно освоили массу литературы из самых разных областей — не только общественных и естественных наук, но и из разных направлений философии и видов искусства. Постепенно осмысляя их, вполне возможно решить поставленную задачу о разрыве с гуманистической идеологией и выработке адекватного материалистического мировоззрения.

К примеру, их идеи о том, что:

1. Действительность существует как срезы потоков

2. Потоки бывают двух типов: материально-вещественные и эффектуально-информационные

 — представляются мне ключевыми для решения поставленной проблемы. Материальное зеркало, отражающее материальный же поток фотонов, очевидно, отлично от отражений, возникающих в зеркале, на сетчатке глаза и в зрительном отделе мозга.

При том, что наиболее интересное развитие эта концепция получает не в текстах Делёза, переведённых на русский, а скорее в не переведённых работах Гваттари, к примеру, в книге «Шизоаналитические картографии». В ней на 200 страниц — чуть ли не сто схем.

В ней он рассматривает уже не двойную, а четверную схему различений, где в дополнение к потокам F добавляет ещё три термина: машинный филум Ф как совокупность срезов потоков, бестелесные миры (универсумы) U и территории существования (экзистенциальные территории) Т. Интересно, что на русском в качестве её пояснения в книге А.В. Дьякова приводится следующая (переведённая из текста самого Гваттари, с 28-й стр.) таблица:

И здесь мы получаем возможность связать не только шизоанализ с лакановским психоанализом, в рамках которого разработана теория 4-х основных дискурсов и 4-х частичных влечений, но и с модальной логикой, т.к. эта схема за несколько действий должна переописываться операторами должного и возможного, □ и ◊.

Если эта задача решается, то остальные решаются вслед за ней легко и просто, т. к. из рассмотрения устраняется главная неопределённость устройства — не просто предмета психического, а действительности как предмета, исходя из которой психика, экономика, физическое движение и т. д. — оказываются частными случаями движения материи, вопрос об устройстве которой в классическом марксизме был отдан на откуп конкретным наукам. Ясно, что вопрос о целостности научной картины мира и о последовательности научного мировоззрения в таком случае даже не мог быть внятно поставлен, что М. Хайдеггер и определял как gerede, забалтывание существенных вопросов.

Возвращаясь к схеме Ф. Гваттари из книги «Шизоаналитические Картографии», можно сказать, что исходя из неё возможно дать окончательный ответ о размежевании с гуманистической идеологией. Вообще ответ на вопрос о том, какова форма ответа на вопрос о выходе за пределы идеологии? — предполагает контраст между адекватным и неадекватным мировоззрениями, причину того, другого и перехода между ними. Что можно изобразить в виде следующей таблицы:

С учётом разделения идеологии на магию, религию и гуманизм, таблицу можно расширить:

Для того, чтобы заполнить данную сравнительную таблицу, необходимо составить списки и классификацию тех элементов, которые являются составными частями идеологий и причинами, обусловливающими их существование и как переход от одной идеологии к следующей, так и выход за пределы всех идеологий вместе взятых.

Схема Гваттари в числе прочего даёт ответ на этот вопрос. Чтобы её понять как следует, рассмотрим её в четыре этапа:

Во-первых, общее устройство схемы — почему она составлена именно таким, а не каким-то другим способом?

Во-вторых, содержимое её четырёх ячеек — что за объекты в них описываются, какие у них есть параметры, и какова классификация возможных значений параметров?

В-третьих, способ взаимосвязи четырёх групп объектов между собой — как в процессе конкретных сборок они соединяются и разъединяются друг с другом?

В-четвёртых, пути дальнейшего уточнения и расширения схемы и описываемых ей объектов — наработки каких других авторов следует привлечь для её усовершенствования?

Обозначим для разнообразия перечисленные этапы не цифрами, а латинскими буквами: A, B, C и D:

A. Общее устройство и смысл схемы. Чтобы понять смысл схемы и того, что ей описывается, сравним её с четырьмя онтологиями — двумя классическими и двумя современными: учения Демокрита, Маркса, Хармана и Брайанта.

Материализм Демокрита. Согласно учению Демокрита, всё существующее делится на два типа объектов: атомы и пустота. Атомы бесконечны по числу, разнообразию форм и величине, могут быть сколь угодно малы и сколь угодно огромны. Демокрит учил, что могут существовать атомы размером с целый мир, — это соответствует современным представлениям о существовании нейтронных звёзд и чёрных дыр, чья плотность сопоставима с атомарной, или даже превышает её. Пустота, в которой атомы несутся, беспредельна во всех направлениях. Бесчисленные атомы и их сочетания в беспредельной пустоте, повторяющиеся на протяжении вечности, образуют вечную и бесконечную природу, которую, по словам ещё Гераклита, «не создал никакой бог и никакой человек», и вне которой ничего нет. Этот ещё наивный материализм, содержит основы всякого последующего материалистического мировоззрения.

Помимо вечности и бесконечности природы следует отметить, что атомы следует понимать скорее как устойчивые сцепления элементов, описываемые теорией множеств. Скорректированная таким образом идея Демокрита о том, что элементы реальности могут быть как бесконечно малы, так и бесконечно велики, — а значит не существует последних, не делимых далее элементарных частиц, равно как не существует такого сверх-вселенского объекта, который бы не входил в ещё большую, чем он сам, совокупность, — согласуется с современной физикой и идёт дальше неё. Так, представление о природе как о мультивселенной является метафизическим, поскольку рассматривает наибольший из известных современной науке объектов как самый большой в принципе.

Другой момент — достаточно очевидный, но который понадобится в дальнейшем — что в бесконечной природе нет ни верха, ни низа, и что всякие выраженные направления в пространстве суть следствия сцепления элементов.

Третий момент — критика античной теории эманации, согласно которой мир замкнут во времени и пространстве и имеет единый сверхъестественный источник — философского бога (Идею Единого у Платона), впоследствии отождествлённого с христианским религиозным богом — из которого будто бы проистекли все материальные и духовные вещи, составляющие мир. Но если бога нет и все направления равноценны, то и потоки объектов любой природы также приходят с различных направлений, а их источниками являются смешения и расщепления предшествующих потоков — и так до безначальности. Представление о едином источнике всех причин исторически связано с возникновением государства и с государственной религией, приписывавшей верховному правителю помимо действительных способностей управления жизнью общества, осуществляющиеся посредством бюрократии, ещё и сверхъестественные, действующие магическим усилием воли, что доказывается множеством любопытных исторических фактов. Так, например, японский император считался столь священной фигурой, что если сидя на троне он случайно моргнёт, чихнёт или повернёт голову, то и в государстве случится стихийное бедствие — наводнение, тайфун, голод, засуха или война. Здесь государственная религия смешивается с пережитками симпатической и контагиозной магии, блестяще описанной Дж. Фрейзером больше века тому назад в трактатах «Золотая ветвь» и «Фольклор в ветхом завете». Подобные верования с различными вариациями были присущи и другим древним монархиям.

Материализм Маркса. Карл Маркс полагал, что в самой структуре общества присутствует разделение на производственный базис и политико-идеологическую надстройку, причём первый обусловливает вторую. Данный взгляд на устройство социальной действительности был им выработан достаточно рано, в ходе совместной с молодым Фридрихом Энгельсом критики философов-идеалистов — Бруно Бауэра, Макса Штирнера, Пьера-Жозефа Прудона и других. Некоторые из перечисленных граждан утверждали в числе прочего, что насилие, потребление, конкуренция являются причиной возникновения и существования общества. О глупости подобных воззрений Маркс и Энгельс в «Немецкой идеологи» пишут следующее:

«Имея дело со свободными от всяких предпосылок немцами, мы должны прежде всего констатировать первую предпосылку всякого человеческого существования, а следовательно и всякой истории, а именно ту предпосылку, что люди должны иметь возможность жить, чтобы быть в состоянии «делать историю». Но для жизни нужны прежде всего пища и питьё, жилище, одежда и ещё кое-что. Итак, первый исторический акт — это производство средств, необходимых для удовлетворения этих потребностей, производство самой материальной жизни. Притом это такое историческое дело, такое основное условие всякой истории, которое (ныне так же, как и тысячи лет тому назад) должно выполняться ежедневно и ежечасно — уже для одного того, чтобы люди могли жить. Даже если чувственность сводится, как у святого Бруно, к такому минимуму, как дубинка, — она предполагает деятельность, направленную к производству этой дубинки.»

Тем самым производство является логически первичной категорией в системе Маркса, что по существу верно. Однако трактовка производства и развитие следствий из его первичности у Маркса оказываются искажёнными вследствие неявного гуманизма, геоцентризма и историцизма, противоречащих критическому методу самого Маркса. Учитывая то, что Маркс писал свою диссертацию об античном атомизме и был знаком с идеями Демокрита, он мог бы избежать данных ошибок — однако не избежал. Альтюссеру также не удалось вычистить их из марксизма до конца. Вот эти ошибки:

Во-первых, у Маркса и особенно у вульгарных марксистов гуманистически трактуется противоречие между производительными силами и производственными отношениями. Интересно, как производительные силы в трактуются БСЭ во 2-м и в 3-м изданиях. В третьем статья «Производительные силы» начинается в восторженно-гуманистичном духе:

«Производительные силы, система субъективных (человек) и вещественных элементов, осуществляющих «обмен веществ» между человеком и природой в процессе общественного производства. Производительные силы выражают активное отношение людей к природе, заключающееся в материальном и духовном освоении и развитии её богатств, в ходе которого воспроизводятся условия существования человека и происходит убыстряющийся в рамках сменяющихся общественно-экономических формаций процесс становления и развития самого человека.»

"Человек, человек, человек…" — слишком много пафоса и слишком мало смысла, а значит скорее всего враньё. И даже понятно чем вызванное: в позднем СССР перерождение зашли уже весьма далеко, и бюрократы стали думать над восстановлением частной собственности. Отсюда и славословия в адрес «человека», для одурманивания населения и сокрытия своих интересов. Во 2-м издании более сухо, сдержанно и по делу пишут следующее:

«ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫЕ СЙЛЫ И ПРОИЗВОДСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ — две неразрывные стороны общественного способа производства материальных благ. К производительным силам общества относятся орудия производства, при помощи к-рых производятся материальные блага, люди, приводящие в движение орудия производства и осуществляющие производство материальных благ благодаря известному производственному опыту и навыкам к труду. Орудия производства образуют материальный костяк общественного производства.»

Здесь также сохраняется объектно-субъектный дуализм, но по крайней мере нет пафоса, а значит можно читать и критиковать без отвращения.

Если с орудиями производства всё примерно понятно (на самом деле нет, и это станет ясно из следующего рассмотрения): это просто машины, обрабатывающие те или иные потоки, то с людьми дело обстоит следующим образом. Во-первых, имеются «люди, приводящие в движение орудия производства и осуществляющие производство материальных благ» — то есть существующие как биологические машины, подключённые к техническим, и приводящие их в движение за счёт передачи мускульной энергии. Во-вторых, осуществляющие это «благодаря известному производственному опыту и навыкам к труду» — то есть существующие как психические, информационные машины, рассчитывающие способ затрат мускульной энергии в процессе труда. Нарастающий вынос функций зрительных, речевых, логических и иных анализаторов в технические устройства позволяет наконец помыслить органы психофизиологического тела как обыкновенные машины, установленные не на социальной, а на биологической поверхности. Конвейер, на котором собирается вещественный поток товаров установлен на территории того или иного цеха внутри завода — а желудочно-кишечный тракт рабочих и буржуа, функционально тождественный конвейеру, установлен в полости биологического тела. Здесь важно отметить, что имеется в виду именно функциональное тождество, т.е. то, что конвейер и желудочно-кишечный тракт функционируют как система отделов, пропускающих (вбирающих, обрабатывающих и отправляющих) вещественный поток. Аналогично оптические элементы, осуществляющие контроль продукции, могут быть установлены на отдельных станках, или над конвейерной лентой, — а глаза рабочих и менеджеров, выполняющие ту же самую функцию оптического контроля производственного процесса, установлены на передней части головы вследствие эволюции, путём естественного отбора.

Таким образом — и в этом суть шизоанализа как критики гуманизма — группировать машины следует по их функциям, а не по происхождению или месту, на котором они установлены. А когда мы начинаем группировать все машины по пяти элементарным влечениям, то и гуманистическая картина мира рушится. Картина мира в буквальном смысле: взгляд, прикованный к биологическому телу, воспринимаемому как целостность, переходит к рассмотрению бесконечного пространства природы и машины, в нём распределённых, сколь угодно больших и сколь угодно малых.

Производственные отношения во 2-м издании БСЭ характеризуются следующим образом (орфография и пунктуация сохранены):

«К области производственных, экономич, отношений людей относятся: 1) формы собственности на средства производства; 2) вытекающие из этого положение различных социальных групп в производстве, и их взаимоотношение; 3) зависимые от них формы распределения продуктов. Основой производственных отношений являются отношения собственности, т. е. отношения людей к средствам производства. Состояние производственных отношений отвечает на вопрос: в чьём владении находятся средства производства — в распоряжении всего общества или в распоряжении отдельных лиц, групп, классов, к-рые используют их для эксплуатации других лиц, групп, классов. Совокупность производственных отношений составляет экономия, структуру общества, реальный базис, над к-рым возвышается надстройка общества.»

В данном случае, по сути, всё написано верно, за исключение одного слова: не производственные,экономические отношения являются результатом существования «реальных людей», а люди как идеологические конструкты являются следствием «производственных, экономич, отношений», приписываемых биологическим телам, представляемым как исходные точки производственных и конечные точки потребительных процессов в рамках института частной собственности. Технологические, биологические и любые иные машины, производящие и срезающие потоки, становятся экономическими лишь подключаясь к социальной мегамашине.

Подробнее про это и в целом про переописание марксистской политэкономии средствами шизоанализа лучше написать отдельно — тема большая, хотя и конечная. Так, к примеру, из базовых терминов следует определить что такое производство, распределение и потребление вообще, и почему им соответствуют земля, труд и капитал как факторы производства? В чём диалектическое различие между орудиями, средствами и факторами производства? И так далее.

Если же подводить итог, то за вычетом гуманизма схема Маркса правильная: машины как срезы потоков составляют процесс производства, идеологические представления противоречий которых в надстройке соответствуют гваттарианской трактовке универсумов.

Во-вторых, метафора взаимосвязи элементов всякой исторической формации является геоцентрической: различение между производством и политико-культурными отношениями как между базисом и надстройкой упускает демокритовский момент: в пустоте нет верха и низа. К числу источников метафоры базиса-надстройки можно ещё отнести график функции в линейных координатах: значение координаты Y определяется значением координаты X. Выше мы выяснили, что разделение между базисом и надстройкой является по меньшей мере двойным: во-первых, между машинами обрабатывающими вещественно-энергетические и информационные потоки; во-вторых, между желающим производством и телом без органов как поверхностью его распределения, в роли которой для современного общества выступает т.н. социус-скриптор (земля+труд+капитал). Однако в беспредельности природы всякая ориентация, в том числе и вертикальная, относительна и обусловлена силами отталкивания и притяжения; а под любым «прочным основанием» кроется непостижимая бездна вещества и пространства, наполненная неуловимыми движениями — здесь мы подходим к лавкрафтианским метафорам, злоупотребление которыми завело ряд современных философов (Юджина Такера, Тимоти Мортона, Ника Ланда, Грэма Хармана, Бена Вударта и иже с ними) в дебри идеализма: вместо того, чтобы исследовать возможные законы физики, биологии и социологии, существующие в беспредельности природы, они занялись сбором всякого рода "ужасов космической бездны" и воздыханиями по их поводу. Другую крайность представляет собой приторно-благостное делёзианство в духе Брайана Массуми, написавшего довольно бестолковую книгу «Чему животные учат нас в политике?», в которой начинает не со сравнительной анатомии, анализа экологических ниш, механизмов эволюции и отбора, как это следовало бы сделать, а с плохо понятых этологических абстракций, состоящих в проецировании на единичные тела высших многоклеточных организмов мелкобуржуазных идеологем. Чем-то подобным в своё время занимался Эрих Фромм, перелагавший фрейдо-марксизм в таком же слащаво-гуманистическом духе, за что его потом неоднократно и по делу критиковали более грамотные товарищи.

Что же касается схемы Маркса «базис-надстройка», то она описывает исключительно общественные отношения вследствие скрытого гуманизма, тогда как схема Гваттари описывает существование любых модусов субстанции.

В-третьих, у Маркса запутан вопрос о непрерывном-скачкообразном и естественном-искусственном развитии общества (и предшествующих ему биологических, геологических и космологических формаций). История согласно Марксу представляет собой искусственно-естественный процесс, поскольку она одновременно «делается» людьми субъективно и «происходит» сама объективно. Сам он пишет в памфлете "18-е брюмера Луи Бонапарта" следующее:

«Люди сами делают свою историю, но они её делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого.»

Полная цитата существенно больше, но суть сконцентрирована в самом начале, а подробно её можно будет разобрать в статье о марксистской политэкономии. Тем не менее здесь вскрывается третий смысл гуманистической метафоры «человек, люди и т. д.»: помимо органов-машин, в которых реализованы частичные влечения и места их расположения на поверхности биологического тела, прикреплённого к социальному, под «человеком» у Маркса понимается расщеплённый субъект $ как способ переключения между одними и другими состояниями; в данном случае — между естественными данностями и их искусственными обработками. Говоря проще и грубее: субъект это выключатель — вкл-выкл — и на этом его функция исчерпывается. Причём этот момент переключения относится не только к историческому процессу, а к переходу между любыми противоположностями — и к переходу между переходами, так что субъекты не только всегда бродят толпами, но и задаются различными способами. Ясно, что такое логическое переключение не является антропоморфным объектом, так что гуманизмом в данном случае и не пахнет. Последнее можно понимать как возможность существования целого спектра альтернатив картезианскому Когито: Я мыслю, следовательно, Я существую; но также: Я ем, следовательно, Я существую — и то и другое верно, хотя и в разных смыслах. Кроме того возможно буддийское: «меня мыслит, следовательно, меня нет» — формула просветления и достижения окончательной нирваны. Не следует ли в таком случае определить буддизм как картезианство страдательного залога?

Соответственно понятию субъекта как эффекта переключения следует трактовать и марксовы термины массы и класса. То и другое — суть формации субъективности, взаимосвязанные группы способов переключения состояний системы, действующие по принципу марковских цепей, и развивающиеся вследствие привнесения новых элементов в систему, благодаря чему последняя и способна эволюционировать. Понятно, что развитие всякой конкретной системы конечно, — а значит конечна и её история. В то же время с точки зрения античного, этернального (то есть вечностного, в противоположность историческому) материализма, в вечности нет начала и конца, а значит процесс порождения новых систем, новых модусов субстанции никогда не прекращался и не прекратится.

Интересно, что в первом приближении материализм Демокрита и Маркса позволяет характеризовать первый и второй этажи схемы соответственно. В самом деле, потоки объектов любой природы, наполняющие территории, относятся к последним так же, как потоки атомов к различным местам мировой пустоты у Демокрита. Также и машинный филум, выражающийся в возможных мирах, соотносится с производственным базисом, выражающимся в идеологических надстройках.

Объектно-ориентированная онтология Грэма Хармана. Грэм Харман, американский философ «реалистического» направления, стремящийся занять среднюю позицию между материализмом потоков, которого придерживаются Делёз и делёзианцы — и субъективным идеализмом феноменологических миров, которого придерживаются последователи Гуссерля, епископа Беркли и тому подобные <…>. Здесь нельзя не привести цитату из В.И. Ленина, цитирующего в «Материализме и эмпириокритицизме» немецкого философа, выходца из рабочих Иосифа Дицгена:

"«Из всех партий, — справедливо говорил наш Иосиф Дицген, — самая гнусная есть партия середины… Как в политике партии все более и более группируются в два только лагеря… так и наука делится на два основных класса (Generalklassen); там — метафизики, здесь — физики или материалисты <…> Промежуточные элементы и примиренческие шарлатаны со всяческими кличками, спиритуалисты, сенсуалисты, реалисты и т. д. и т. д., падают на своем пути то в то, то в другое течение. Мы требуем решительности, мы хотим ясности. Идеалистами <…> называют себя реакционные мракобесы (Retraitebläser), а материалистами должны называться все те, которые стремятся к освобождению человеческого ума от метафизической тарабарщины… Если мы сравним обе партии с прочным и текучим, то посередине лежит нечто кашеподобное» [См. статью: «Социал-демократическая философия», написанную в 1876 г. «Kleinere philosophischen Schriften», 1903, S. 135.]."

Точно так же поступает и Харман — в начале трактата «Четвероякий объект», переведённого на русский, он начинает с того, что отвергает картезианский принцип радикального сомнения в пользу принципа наивности: раз окружающий мир кажется (во взгляде, артикулированном эдипальным=гуманистическим образом!) состоящим из объектов — наверное, так и есть на самом деле! Для доказательства своей позиции он описывает две противоположности, трактуемые как дурные крайности: подрыв (undermine) и надрыв (overmine) — от которых следует прийти к более взвешенной, усреднённой позиции, которая — вот совпадение! — оказывается его собственной. Подрыв есть сведение объектов, увиденных Харманом, к более глубинным силам — потокам, субстанции и т.д.; а надрыв — сведение объектов к субъективным ощущениям грезящего солипсиста. Материализм, признающий, что основой ощущений является материя, однако не отрицающий объективного существования самих ощущений, Харман определяет как «главного врага объектно-ориентированной онтологии» — вполне подпадая под приведённую выше ленинскую характеристику подобного метода реалистического мудрования.

Вот как он обосновывает своё неприятие материализма: «У материализма ровно две проблемы. Во-первых, он сбрасывает со счетов возможность более крупных эмерджентных сущностей. Даже если все нации в Евросоюзе составлены из кварков и электронов, мы можем в определенной степени перестроить эти частицы, не изменяя при этом всего Евросоюза. В принципе, мы можем бесконечно много раз испробовать различные комбинации различного количества частиц, не изменив тем самым Евросоюз. Такой принцип весьма часто называют «избыточной причинностью» (reduпdaпt causation) — множество различных причин могут привести к возникновению одного и того же объекта, из чего следует, что объект есть нечто большее и высшее по отношению к своим более простым составным частям. Во-вторых, как реальный объект не сводим по направлению вниз, он так же не сводим по направлению вверх, к его осязаемым качествам — по причинам, которые станут ясны при дальнейшем обсуждении Гуссерля и Хайдеггера. Физические частицы пытаются одновременно подорвать и надорвать объекты, но становятся жертвами своего же оружия, ибо объекты оказываются и куда глубже, и куда поверхностней, чем могли бы быть в своем пределе материальные элементы .»

В данном случае, во-первых, не ясно, о каком именно материализме он ведёт речь — скорее всего о взятом с потолка. Во-вторых, вся критика материализма не релевантна, так как он сперва предположил без доказательств, что объекты существуют как «самоочевидные данности» посредством вписания в потоки ощущений, вещества, энергии и т. д. некоего «предустановленного единства», — а откуда оно взялось, у него ничего не сказано. Таким образом, его система построена на идее единства и данности посредством ощущений элементов действительности людям и друг другу. Исходя из понятия единства, объекты в качестве элементов реальности оказываются у него неподвижными, непроизводящими и непроизведёнными. Понятие причинности — запутывается, и в целом схема оказывается непригодной для объяснения научной картины действительности и её преобразования.

Причина такого мудрования также ясна: вообразить, будто мир состоит из неподвижных объектов, обладающих свойствами, и смысл философии заключается в том, чтобы созерцать эти объекты, их свойства; размышлять над соотношением одного и другого; обсуждать соотношение чувственно-воспринимаемых и реальных объектов и их свойств. Но все это вообразить может только университетский профессор, по жизни оторванный от крупного машинного производства и политической борьбы. Каковым и оказывается объектно-ориентированный онтолог и американский философ Грэм Харман.

Тем не менее это не отменяет вопроса о резонности выбора четверичной, а не N-мерной схемы. В пятой главе он пишет о четверичных схемах онтологии следующее: «Мы также обнаруживаем в истории философии ряд четверичных структур. Они всегда выступают как результат двух пересекающихся дуализмов, которые сильно варьируются от одного мыслителя к другому. Четыре — это могущественное число в философии. При полном сохранении дуалистического понимания борьбы противоположностей оно избегает присущего такой борьбе однообразия, распространяя ее на вторую ось и создавая интенсивное напряжение между четырьмя полюсами мира. В интеллектуальной истории существует много примеров подобных структур. Наряду с четырьмя стихиями Эмпедокла, разделенной линией Платона и четырьмя причинами Аристотеля мы обнаруживаем четвероякую схему творения Иоанна Скотта Эриугены, четырех идолов Френсиса Бэкона, четыре группы категорий Канта, Geviert Хайдеггера, семиотический квадрат Греймаса и тетрадические законы медиа Маклюэна. Как уже отмечалось, ни одно из этих соединений четырех основных терминов не выводится из эмпирического исследования мира, напротив, каждое [из них] возникает при пересечении двух различных осей разделения. Эта процедура наложения на мир двух перекрещивающихся бинарных оппозиций не будет автоматически успешной или неуспешной.» Далее следует заведомо нелепый пример, что будет, если разделить всё сущее по произвольно взятой паре признаков: все вещи или сделаны в Италии, или вне её — и либо приводится в действие электричеством, или нет. В конце концов он возвращается к своему созерцательному объектализму: чувственное-реальное и объект-свойства: субъективизм помноженный на субъективный объективизм.

Неопределённость ответа на вопрос: почему схема содержит именно четыре, а не любое другое число элементов — то есть не является ли она взятой с потолка? — по-видимому, является пустым подмножеством, или объектом-причиной желания, скрытым в ней (как и в любом другом теоретическом по Альтюссеру объекте), и возбуждающим желание экспериментально проверить, подкопаться под неё, опровергнуть или усовершенствовать. Достаточно очевидным — а главное интересным — стало бы описание с её помощью истории философии и истории классовой борьбы. А о критике и возможной неполноте пусть лучше тревожатся друзья и враги данной философии — в одиночку же и априори такая задача нерешаема.

Короче говоря, существенным недостатком философии Хармана, как и спекулятивных реалистов вообще, является незнание одного из элементарнейших достижений марксистской философии, — а именно признание того факта, что движение есть способ существования материи. То, о чём было написано в самом захудалом советском учебнике по диамату, оказалось неизвестным светилам мировой «реалистической» и «материалистической» философии в 21-м веке.

Что касается спекулятивно-теоретической идеи разоснования, фигурирующей у Мейяссу и Негарестани, а также имеющей место у Хармана в виде критики проваливания объектов, то более простым и существенным методом здесь будет указание на то, что идея основания производна от архитектурной практики закладывать под здание фундамент, без которого он обрушится под действием силы тяжести. То есть фундамент как опора выступает срезом для потока вещества, устремлённого к центру тяжести, то есть — одним из вариантов уже знакомого нам среза-потока, многообразие которых значительно шире метафоры основания.

Онтикология Леви Брайанта. В отличие от Грэма Хармана, Леви Брайант — более здравый и материалистичный автор. Однако и его тексты во многом страдают идеалистической созерцательностью, единичностью, неподвижностью и тому подобными метафизическими ошибками, возникающими вследствие нездорового образа жизни у некоторых профессиональных философов и в целом лиц умственного труда, оторванных при капитализме от иных массовых социальных практик.

В его книге «Демократия объектов» Брайант отталкивается от идей своих коллег Мейяссу и Хармана, разрабатывая свою концепцию четвероякой схемы, более близкой к идеям Делёза, на которого он ссылается, хотя его понимание у него всё ещё слишком созерцательное. В начале книги он переворачивает вслед за Роем Бхаскаром кантовскую идею трансцендентального субъекта. Если Кант спрашивает: как должно быть устроено наше мышление-восприятие, чтобы познание мира стало возможным, вынося тем самым нас за пределы действительности, то Бхаскар спрашивает: как должна быть устроена сама действительность, чтобы её познание было возможным? Далее он во 2-й главе переходит к трактовке субстанций на основе аристотелизма, а не спинозизма, утверждая, будто субстанций существует множество, хотя в «Этике» данная гипотеза опровергается вполне убедительно, однако он на аргументы Спинозы не ссылается. Такое бездоказательное уверение, конечно, никуда не годится. Как бы то ни было, в третьей главе он сперва даёт более годное определение объектов, порождающих свои проявления: "… мы должны сказать, что кружка синит, что она «делается» синей, а не что «кружка является синей». «Синение» кружки — это ее локальная манифестация. <…> В силу вышесказанного я называю объекты «различающими двигателями» (difference engines) или «порождающими механизмами» (generative mechanisms), ведь объекты — это силы производства различий в мире на уровне качеств, или локальных манифестаций." Удивительно, что объекты у него способны порождать только бестелесные различия, а не реальные объекты, как это происходит в действительности. Сам он, вероятно, предпочёл бы пить кофе, выращенный на плантации, из кружки, сделанной на заводе. Так как различием между кофе и чаем, между кружкой и чашкой сыт не будешь — а для того, чтобы ими воспользоваться, надо, чтобы их кто-то сделал. Что отсылает нас к машинному производству и противоречию между трудом и капиталом, и вообще к политике, которой он едва-едва касается.

Как бы то ни было, порождающей способности объектов он стремится дать объяснение, привлекая делёзианское различение актуального и виртуального:

«Никто не исследовал эту антериорную сторону субстанции — в трансцендентальном, а не временном смысле — глубже Жиля Делёза. В «Различии и повторении» Делёз называет измерение субстанции, формирующееся или структурированное без участия качеств, виртуальным. Виртуальное здесь не следует путать с виртуальной реальностью. Последнее, как правило, понимается как симулякр реальности, как некая ложная или сгенерирированная компьютером реальность какого-либо типа. Виртуальное же, напротив, совершенно реально, не будучи при этом актуальным. Термин «виртуальность» происходит от латинского virtus, связанного с потенцией и действенностью. Обладая этими свойствами, виртуальное как virtus обозначает силы и способности, принадлежащие сущности. А для того, чтобы сущность обладала силами и способностями, она должна существовать актуально. В связи с этим, при том что виртуальное отсылает к потенциальности, было бы ошибкой объединить его с потенциальным объектом. Потенциальный объект — это объект, который не существует, но который может возникнуть. В противоположность этому, виртуальное в строгом смысле является частью реального и существующего объекта. Виртуальное состоит из вулканических сил, скрытых в объекте. Оно представляет собой ту потенциальность, ту структуру и те сингулярности, которые сохраняются (endure), когда объект проходит через качественные трансформации на уровне локальных манифестаций.»

Сам Брайант составляет следующую схему соотношений виртуального, актуального, экспликации как развёртки и импликации как свёртки:

Наконец, Брайант цитирует Делёза по поводу различия между актуальным, реальным, виртуальным и возможным:

«Единственная опасность всего этого состоит в смешении виртуального и возможного. Ведь возможное противостоит реальному; следовательно, процесс возможного — это «реализация» (существление в др. переводе). Виртуальное, напротив, не противостоит реальному; оно само по себе обладает полной реальностью. Его процессом является актуализация» (Различие и Повторение, гл. 4, с. 259)

И это тот самый набор терминов, из которых составлена схема Гваттари. Обрисовав историко-философские контуры схемы потоков, машин, миров и территорий через идеи Демокрита, Маркса, Хармана и Брайанта, рассмотрим смысл различия и устройства осей актуального, виртуального, реального и возможного:

И её вариант, опирающийся на данное в его же книге альтернативное определение осей классификации:

Таким образом получается попарное соответствие:

Реальное = конечное

Возможное = бесконечное

Актуальное = многое

Виртуальное = единое

Попробуем вдуматься. То, что реальное конечно, тогда как возможностей его трансформации существует бесконечно много, с этим, думаю, можно согласиться. А вот с тем, что актуальное есть многое, а виртуальное — единое, и в чём различие между актуальным и реальным, виртуальным и возможным — ещё следует разобраться. Вообще, бросается в глаза сходство пар различий: реальное-возможное и актуальное-виртуальное кажутся удвоением каких-то близких категорий, выраженных двумя разными способами. Примечательно, что Гваттари, вслед за Гегелем, считает именно бесконечное, т. е. возможное, конкретным и в этом смысле действительным. На 27-28 стр. Шизоаналитических Картографий он пишет:

“Inscribed according to objective and subjective coordinates of deterritorialization, the relations of inter-entitarian presupposition do not put the Flows and the Territories of the real on an equal footing with the Phyla and Universes of the possible — the latter envelop and subsume the former in such a way that the reality of the possible always has primacy over the possibility of the real. In these conditions, the Phyla will constitute the “integrals” of Flows, as it were, and the Universes, the “integrals” of Territories (Figure 1.3).” [Записанные в соответствии с объективными и субъективными координатами детерриториализации отношения меж-сущностных предпосылок не ставят Потоки и Территории реального в равные условия с Филумами и Универсумами возможного — последние обволакивают и включают первые такими путями, в которых реальность возможного всегда имеет приоритет над возможностью реального. В этих условиях Филумы образуют как бы «интегралы» Потоков, а Универсумы — «интегралы» Территорий (рис. 1.3).]

Далее идёт отсылка к наследию Фрейда, в котором актуальные множественности соотносятся с либидо и желающими машинами, а виртуальные единства с бессознательным и ТбО; а до того — рассуждение о детерриториализации и её объективно-актуальном и субъективно-виртуальном измерениях.

Ясно, что перед Гваттари стоит задача исследования прежде всего психических, а не любых онтологических процессов, тогда как данная схема, основанная на делёзианском прочтении Спинозы, отсылает к устройству имманентной субстанции, то есть материи, о которой в старом диалектическом материализме сказано поразительно мало. <…>

Выдающийся голландский философ-материалист Бенедикт Спиноза далеко продвинулся в постижении активности, единства, вечности и бесконечности природы как субстанции. Опасаясь преследования со стороны религиозных фанатиков, он называл субстанцию богом или природой, отождествляя эти понятия. Ясно, что бог как философская концепция для объяснения происхождения и единства мира качественно отличен от бога религий: молиться ему столь же полезно и осмысленно, как электричеству в розетке. За подобные воззрения его сограждане и обвинили Спинозу в безбожии, а в юности выгнали из синагоги, прочитав над ним страшное проклятие, которое, как и следовало ожидать, не возымело ни малейшего эффекта, поскольку бога — нет. В первой части «Этики» Спиноза исследует свойства природы в 36-ти теоремах или пропозициях, которую подытоживает следующим выводом:

«Я раскрыл, таким образом, природу бога и его свойства, а именно — что он необходимо существует; что он един; что он существует и действует по одной только необходимости своей природы; что он составляет свободную причину всех вещей и каким образом; что все существует в боге и таким образом зависит от него; что без него не может ни существовать, ни быть представляемо; и, наконец, что все предопределено богом и именно не из свободы воли или абсолютного благоизволения, а из абсолютной природы бога, иными словами, бесконечного его могущества.»

В числе прочего он даёт в схолии к 29-й теореме важное различие между производящей и произведённой природой:

"Прежде чем идти далее, я хочу изложить здесь или, лучше сказать, напомнить, что мы должны понимать под natura naturalis (природа порождающая) и natura naturata (природа порожденная). Из предыдущего, я полагаю, ясно уже, что под natura naturans нам должно понимать то, что существует само в себе и представляется само через себя, иными словами, такие атрибуты субстанции, которые выражают вечную и бесконечную сущность, т. е. (по кор. 1 т. 14 и кор. 2 т. 17) бога, поскольку он рассматривается как свободная причина. А под natura naturata я понимаю все то, что вытекает из необходимости природы бога, иными словами, — каждого из его атрибутов, т. е. все модусы атрибутов бога, поскольку они рассматриваются как вещи, которые существуют в боге и без бога, не могут ни существовать, ни быть представляемы. "

Именно это различие способно объяснить существование субстанции как самовоспроизводящейся бесконечности, производительные силы которой отличны от порождаемых ими атрибутов и модусов, то есть производственных отношений, хотя им и присущи. В собственной трактовке, в текстах 15-го года о диалектическом материализме, реальность у меня соотносится с сущностями, составляющими бесконечную иерархию вплоть до субстанции как таковой, а действительность — с производимыми ей объектами. Гваттари и Делёз удваивают это различие, и с этим удвоением следует разобраться.

Вернёмся к двум описаниям схемы. Первое (реальное-возможное, актуальное-виртуальное) можно характеризовать как логическо-абстрактное, а второе (конечное-бесконечное, многое-единое) как эмпирически-конкретное. Кроме того различие многого и единого можно описать лучше — как различие дискретного и непрерывного, так как платоническая идея Единого — заведомо метафизическая и идеалистическая; тогда как единство, присущее природе, есть единство непрерывных трансформаций, а не некоего потустороннего центра, из которого будто бы всё произошло. В дальнейшем это можно и нужно будет математически обосновать. Так, понятие неделимости элементов (положенное Демокритом в понятии атома) может существенно отличаться: ноль или пустое множество неделимы, поскольку слишком малы и результатом их деления будут они сами; простые числа не делимы ни на что, кроме себя и единицы; множество натуральных чисел не делимо, поскольку результатом его деления на любое натуральное число будет оно само. Структуры, такие как кольца, алгебры над кольцами, поля и так далее дают представление о виртуальных непрерывностях, существующих не только в математике, но и в остальной природе (А не выводится ли тогда порождающая способность материи из актуальных бесконечностей, присущих ей, — как в парадоксе Тарского об удвоении сферы?). В таком случае смысл актуального и виртуального проясняется: актуально существуют различные вещи, явления и процессы, а виртуально — их способности к трансформациям, образующие пространство, в котором те движутся. Тогда же преодолевается метафизическое различие между потоками атомов и пустотой у Демокрита, так что потоки и места их движения оказываются относительными друг друга, и друг другу имманентными. В самом деле: физические частицы нашей вселенной движутся в соответствующей им формации физического же вакуума, тогда как различные акты коммуникации движутся в собственном смысловом пространстве, так что физическая частица не может быть частью слова «атом», равно как и смысл этого слова не может сдвинуть физический атом ни на йоту.

Функция де- и ретерриториализации как перехода от бесконечного к конечному, от возможного к реальному, от смыслового к физическому — и обратно, характеризующая вертикальную ось схемы, объясняет, как всё же возможно сопряжение этих двух направлений. Отсюда же проясняется смысл реального по Делёзу: оно отождествляется с физическими вещами, тогда как возможное — скорее с эффектами их взаимодействия, сопряжения, осмысления и так далее. Вместе с тем на оси получается противоречие: поскольку возможное и реальное противоположны, то возможное нереально, а реальное невозможно. В более ранней, чем Различие и Повторение работе «Бергсонизм» (стр. 306-307 в сборнике «Эмпиризм и субъективность»), Делёз пишет об этом следующее:

«Нам нужно всерьез принять такую терминологию: у возможного нет реальности (хотя оно может обладать актуальностью); напротив, виртуальное не является актуальным, но как таковое обладает реальностью.»

И далее:

«С другой стороны, или с иной точки зрения, возможное — это то, что «реализуется» (или не реализуется); теперь такой процесс реализации подчиняется двум сущностным правилам — правилу сходства и правилу ограничения. Ибо реальное, как предполагается, существует в образе возможного, которое оно реализует (оно просто обладает дополнительным к себе существованием, или реальностью, которая имеется ввиду, когда говорят, что с точки зрения понятия нет никакой разницы между возможным и реальным). Но реализуется не любая возможность, реализация подразумевает ограничение, согласно которому одни возможности, как считают, отвергаются или пресекаются, тогда как другие «переходят» в реальность. Виртуальное, напротив, может быть не реализовано, а скорее актуализировано; и правила актуализации — вовсе не правила сходства и ограничения, это правила различия или расхождения, правила творчества. <…> Ибо, чтобы актуализироваться, виртуальное не может развиваться путем элиминации или ограничения, но оно должно творить собственные линии актуализации в позитивных актах. Причина этого проста: в то время как реальное существует по образу и подобию реализуемого им возможного (откуда Делёз это взял? Е.К.), актуальное, со своей стороны, вовсе не похоже на воплощаемую им виртуальность. Именно различие является первичным в процессе актуализации — различие между виртуальным, с которого мы начинаем, и актуальным, к которому мы приходим, а также различие между дополнительными линиями, в соответствии с коими актуализация имеет место. Короче, свойство виртуальности — существовать так, чтобы актуализироваться дифференцируясь, и усиливаться так, чтобы дифференцироваться, чтобы творить собственные линии дифференциации ради самоактуализации.»

Похоже на то, что Делёз пытается отбросить различие реального-возможного в пользу актуального-виртуального. Абзацем ниже оказывается, что так оно и есть:

«Почему же Бергсон ставит под сомнение понятие [notion] возможного в пользу понятия виртуального? Именно потому, что возможное — благодаря предыдущим характеристикам — ложное понятие, источник ложных проблем. Предполагается, что реальное на него похоже. Мы, так сказать, принимаем реальное, которое уже готово, сформировано заранее, пред-существует в себе, и которое перейдет в существование согласно порядку последовательных ограничений. Все уже полностью дано: любое реальное дано в образе, в псевдо-актуальности возможного.»

Подобная же концепция излагается и в «Различии и повторении». Но, судя по тому, что впоследствии данная пара различий пошла на создание исследуемой схемы, негативное отношение было Делёзом, Гваттари — или ими вместе — переосмыслено в более позитивном ключе. Короче говоря, для оси виртуального-актуального он ставит ведущим принципом различие, а для оси реальное-возможное — тождество и подобие. А это — дело проясняется! — явная отсылка к платонизму, о низвержении которого он и пишет в начале Различия и Повторения, и вообще в ранних работах. В таком случае позиция раннего Делёза это бергсонизм против платонизма, различие против тождества и подобия.

Каким образом могло идти переосмысление этого соотношения? Гваттари пишет в предисловии Шизоаналитических Картографий о принципе детерриториализации, а, кроме того, в конкретно-эмпирическом описании его схемы уже фигурирует различие конечного и бесконечного — о последнем же в трудах Спинозы Делёз пишет в том же самом сборнике (стр. 360-362):

"БЕСКОНЕЧНОЕ. — Письмо 12 Мейеру различает три бесконечности:

1 ° То, что не ограничено природой (либо бесконечное в своем роде, каковым является каждый атрибут, либо абсолютно бесконечное, каковой является субстанция). Такое бесконечное формирует часть свойств Существа, заключающего в себе необходимое существование, а также вечность, простоту и неделимость: «Ибо если бы природа его была ограниченной и мыслилась тоже ограниченной, то вне этих границ она должна была бы мыслиться как несуществующая» (письмо 35);

2° То, что не ограничено своей причиной: речь идет о непосредственных бесконечных модусах, в которых абсолютно выражаются атрибуты. Такие модусы очевидно неделимы; к тому же они обладают актуальной бесконечностью частей, которые все согласуются друг с другом и неотделимы друг от друга: значит, модальные сущности содержатся в атрибуте (каждая сущность — это интенсивная часть или степень). Именно поэтому, если мы рассматриваем какую-либо из этих сущностей абстрактно, отдельно от других и от производящей их субстанции, то мы схватываем ее как ограниченную, внешнюю по отношению к другим. Более того, поскольку сущности не задают существования и длительности модуса, мы схватываем его длительность как что-то, что может быть более или менее продолжительным, а существование — както, что составлено из большего или меньшего числа частей; мы постигаем их абстрактно как делимые количества;

3° То, что не может быть равно какому-либо числу, хотя является более или менее крупным и включает в себя максимум и минимум (например, сумма неравных расстояний между двумя неконцентрическими окружностями в письме Мейеру). Такое бесконечное, а скорее такое неопределенное на сей раз отсылает к конечным существующим модусам и к опосредованным бесконечным модусам, которые оно компонует под определенными связностями. Действительно, каждая модальная сущность как степень могущества заключает в себе максимум и минимум; и поскольку модус существует, постольку бесконечность экстенсивных частей принадлежит ему под связностью, соответствующей его сущности. Такое бесконечное не определяется числом своих частей, потому что само оно всегда выступает как бесконечное, превосходящее всякое число; и оно может быть более или менее крупным, ибо той сущности, степень могущества которой удваивается другой степенью могущества, соответствует в два раза большая бесконечность экстенсивных частей. Данное вариабельное бесконечное является бесконечным существующих модусов, а бесконечная совокупность всех этих совокупностей — со всеми их характерными связностями — полагает бесконечный опосредованный модус. Но когда мы понимаем сущность модуса абстрактно, мы также понимаем абстрактно и существование, измеряя, компонуя и создавая его в зависимости от числа абстрактно заданных частей (см. 2°)."

А сам Спиноза во 2-м определении к 1-й части Этики пишет о конечном следующее:

«Конечною в своем роде называется такая вещь, которая может быть ограничена другой вещью той же природы. Так, например, тело называется конечным, потому что мы всегда представляем другое тело, еще большее. Точно так же мысль ограничивается другой мыслью. Но тело не ограничивается мыслью, и мысль не ограничивается телом.»

Похоже на то, что абсолютно конечных вещей не может быть по определению. Вместе с тем между конечными и бесконечными величинами должно быть некое качественное различие, которое кажется трудноуловимым на первый взгляд.

Подумав и почитав тексты ДГ ещё, я пришёл к довольно очевидному выводу: поскольку Делёз в молодости был занят «низвержением платонизма» с точки зрения бергсонизма, то он разрабатывал концептуальное описание виртуального, порождающего актуальное. Тогда как идеи Платона, Декарта, Гегеля и других близких им философов были им вынесены в разряд дурной метафизики. В связи с этим он не рассматривает их внимательно на протяжение ранних текстов, отсюда и идёт смутное противопоставление реального-возможного, которое не только с трудом укладывается в схему, позднее составленную Гваттари, но и противоречит их совместным текстам. К примеру, в заключении «Тысячи плато» они пишут, что:

«Революционная машина, тем более являющаяся абстрактной, что сама является реальной.»

 — а по схеме реальными являются потоки, тогда как машина должна быть не реальной, а лишь возможной. Кроме того, пара реальное-возможное не предполагает в своей основе принципа тождества или подобия, ни тем более не соотносится с платоновской или гегелевской системой. Если у Платона существует умопостигаемая реальность Идей, по подобию которой организуются действительные вещи, то категория возможного/потенциального у него отсутствует; тогда как у Гегеля нет в основе принципа подобия, а возможное не противостоит реальному, и соотносится с целым гнездом других понятий.

Что касается машин и машинного филума, то странным и неподходящим по смыслу является их классификация как «возможных», тогда как они существуют и в действительности, и в реальности. Простое объяснение этой и прочим нестыковкам в том, что платоновско-гегелевская диалектика, выгнанная ранним Делёзом за дверь, впоследствии всё равно вернулась в структуру философствования, хотя и через окно, в неотрефлексированном виде.

Чтобы исправить эту недоработку в системе, следует внимательно перечитать ранние тексты Делёза параллельно с текстами Гегеля (особенно Наукой Логики и Философией природы) и Платона (прежде всего онтологические диалоги: Парменид, Софист, Тимей).

До того я, кажется, нашёл более адекватное переописание вертикальной оси схемы через понятия консолидации и ликвидности. Делёз и Гваттари пишут там же в заключении «Тысячи плато»:

«Абстрактные машины состоят из неоформленных материй и неформальных функций. Каждая абстрактная машина — это консолидированная совокупность материй-функций (филум и диаграмма). Это ясно видно на технологическом «плане» — такой план не конституирован просто из сформированных субстанций, алюминия, пластмассы, электрического провода и т. д., ни из организующих форм, программы, прототипа и т. д., но он составлен из всех неоформленных материй, представляющих только степени интенсивности (сопротивление, проводимость, нагревание, протяжение, ускорение или замедление, индукция, трансдукция…), и из диаграмматических функций, представляющих только дифференциальные уравнения или, шире, «тензоры».»

Консолидация потоков в машины и территорий в универсумы, обеспечивающая переход от конечности к бесконечности, — это рост их способности к существованию — тогда как обратное движение к конечности, в пределе к концу, к смерти, — это движение ликвидации, которым определяются как потоки, так и территории. Такая трактовка хорошо стыкуется и с идеей Демокрита о способности к существованию, обусловленной прочностью сцепления составляющих тело элементов — наиболее прочными, долговечными телами в его учении обладали некие боги, существование которых он гипотетически допускал, но которые существенно отличались от религиозных представлений о богах тем, что по его мнению были материальными, смертными хотя и весьма долговечными, а также обитали в космической пустоте, занимаясь своими делами и не вмешиваясь в жизнь общества. Та же идея отбраковки неустойчивых комбинаций элементов и распространения устойчивых лежит в основе эволюционной биологии и естественного отбора, как движущей силы эволюции. Более современные идеи, связанные с концепциями эгоистического гена в трудах Доукинса, эгоистических мемов в культурной среде и так далее, продолжают эту же линию. Об этом же пишет и Лукреций в своей поэме:

"Но, раз на деле начал сцепления между собою

Многоразличны и вся существует материя вечно,

Тело вещей до тех пор нерушимо, пока не столкнется

С силой, которая их сочетанье способна разрушить.

Так что, мы видим, отнюдь не в ничто превращаются вещи,

Но разлагаются все на тела основные обратно."

Таким образом, схему Гваттари можно рассматривать как соединение линий Платона (вертикаль) и Демокрита (горизонталь), о необходимости которого писал ещё Владимир Ильич в «Философских тетрадях». Получается, что в отличие от наших «марксистов», вместо следования заветам Маркса и Ленина, исследующим диалектику зайца и табуретки, Гваттари и Делёз не трубили об этом следовании, а просто сделали этот нужный синтез на пользу всем нам.

Заключение

Ясное понимание смысла построения схемы Гваттари, очерчивающей тетравалентность сборки, представляется существенным для дальнейшего развития шизоаналитической теории и практики. За рамками рассмотрения остаются классификации содержания четырёх доменов, вопрос их взаимосвязей и динамика взаимодействия в ходе конкретных сборок и их общих типов.

Что касается дальнейшего прояснения смысла осей, то в плане математики различие между конечными и бесконечными множествами выражается, в числе прочего, через понятия индуктивности и рефлексивности, связанные с аксиомой выбора — на будущее этот вопрос надо исследовать подробнее. Уточнение деталей схемы, связанных с соотнесённостью различия и взгляда, повторения голоса; подобное различение, обращённое на себя у Никласа Лумана — возможное и действительное; то, как учение об актуальном и виртуальном связано с понятием причинности и её классификацией у Аристотеля и в средневековой философии, и другие детали также лучше оставить для отдельного рассмотрения.